Отец Серафим принялся было обличать «распутников», но те оставили без внимания его страстные проповеди. Однажды наш пастырь во главе немногочисленной толпы прихожан, главным образом старух, отправился в Пищу с миссией, результаты которой нетрудно было предположить, если бы она была доведена до конца. В лучшем случае отцу Серафиму накостыляли бы по шее. Когда мне сообщили о затеянном походе, я вскочил на коня и в сопровождении Алексея и Кандыбы помчался, чтобы остановить их.
Мы нагнали шествующих километрах в четырех от Пищи. Впереди толпы престарелых богомолок шел отец Серафим, держа в руках массивный медный крест. Богомолки гнусаво тянули какое-то церковное пение. Вслед за ними бежала толпа босоногих ребятишек, предвкушавших любопытное зрелище.
Кандыба опередил нас метров на сто и, догнав богомольцев, перегородил им конем дорогу.
— Поворачивайте назад, отче! — потребовал он.
— Изыди, сатана! — замахнулся крестом на Кандыбу преподобный отец Серафим.
Как потом выяснилось, наш духовный пастырь был изрядно пьян. Утром, перед службой, он для поднятия духа и красноречия пропустил стаканчик, да еще в дорогу прихватил флягу старки и время от времени прикладывался к ней. К моменту нашей встречи фляга была почти пуста.
Видя решительные действия своего предводителя и не заметив нас с Алексеем, «Христово войско» приступило к активным действиям.
— С нами архангел Михаил! — может быть, я ошибаюсь, и назван был другой небесный полководец, но что фигурировал архангел, это точно, — завопили старухи, обступая со всех сторон всадника.
Они схватили его за ноги и начали стаскивать.
— Ах вы, старые клячи!!! — прежде чем мы успели помешать, Кандыба вытянул двух или трех из них нагайкой.
— Убивают! — завопили богомолки, бросаясь в разные стороны.
Треск кустов в чаще леса еще долго сопровождал ретираду Серафимова войска. Вслед за воинством, подобрав полы рясы, кинулся и полководец. Все это произошло в считанные секунды. Я крикнул Кандыбе, чтобы он задержал убегающего Серафима, так как опасался, что войско его, преодолев растерянность, снова сгруппируется в лесу. Кандыба, нагнав священника, наклонился и, поймав его за ворот и штаны, перекинул поперек седла. Мальчишки разразились восторженными криками.
— Ну как, святой отец, очухался? — час спустя спросил Кандыба сидящего на пеньке мокрого, мелко дрожащего отца Серафима. По-видимому, во всем было виновато жаркое июльское солнце и коварная старка. Мы доставили его на небольшой, закрытый от посторонних глаз полуостров, и несколько раз окунули в воду. Преподобный начал понемногу приходить в себя.
Убедившись, что он вменяем, мы уехали, предоставив ему самому добираться домой, до которого было километра три.
История все же стала достоянием гласности. То ли в этом виноваты были мальчишки, то ли длинные языки старух.
Через два дня у меня состоялся крутой разговор с отцом Серафимом. Он явился сам и заявил решительный протест против, как он сказал, вмешательства государства в дела церкви, что противоречит, подчеркнул он, разрабатываемой Конституции.
— Вы ошибаетесь, отец Серафим, — спокойно возразил я, — речь идет об обычном правонарушении. Только из-за личного расположения к вам я решил вмешаться и тем самым предотвратил грозящее вам судебное преследование. Но должен вас предупредить, что в следующий раз будут применены самые строгие меры.
Отец Серафим опешил. Он шел сюда с явным намерением получить извинения.
— Объясните…
— Охотно. Во-первых, вы были пьяны при исполнении служебных обязанностей. Одного этого достаточно, чтобы лишить вас духовного сана, — я говорил холодно, хотя еле сдерживал улыбку.
Чем-то мне этот священник был симпатичен. Присутствующий при нашем разговоре Алексей тоже принял серьезный вид.
— Я же был в это время не в церкви… — попытался оправдаться отец Серафим.
— Но вы шли по делам церковным. Следовательно, находились при исполнении служебных обязанностей. Если же нет, и вы действовали как частное лицо, то вам будет предъявлено обвинение в подстрекательстве к насилию, за что минимальное наказание — вечное изгнание. Так вы были при исполнении служебных обязанностей?
Священник опустил голову.
— В этом случае вам будет предъявлено обвинение в нарушении статьи закона о свободе вероисповедания и подстрекательству к религиозной распре. Меру наказания определит суд. Думаю, что он воспользуется статьей о наказании за подстрекательство к насилию.
— Почему религиозной распри?
— Очень просто. Вы, я думаю, шли в Пищу с намерением обличить порок? Так?
— Истинно так!
— Хорошо! Почему вы решили, что те отношения, которые установились в этих группах, порочны?
— С точки зрения христианской добродетели…
— Стоп! Жители Пищи принадлежат вашей пастве?
— Это язычники окаянные!
— Следовательно, ваши действия — это действия одной религиозной общины против другой. Это уже не только подстрекательство к насилию и религиозной распре, но и нарушение закона об отделении церкви от государства. Не знаю… Не знаю… Удастся ли мне погасить это дело? Что, если они подадут на вас в суд? — я сокрушенно покачал головою.
— Но они же атеисты! — попытался найти выход отец Серафим.
— Какая разница! Видите ли, атеисты — те же верующие. Только они верят, что бога нет. Разве позволительно запрещать им отправление и проповедь своего культа?
— Но живущие в этом селе предаются разврату! Это же… вопиющая безнравственность. Ее надо пресечь, пока зараза не распространилась…
— Вот здесь я с вами вполне согласен, святой отец! — печально сказал я. — Давайте вместе подумаем, что нам делать.
Священник оживился, но решил подождать и выслушать сначала меня.
— Скажите, отец Серафим, можно ли безнравственность уничтожить при помощи другой безнравственности?
— Не понимаю.
— Как вы, например, думаете, возможно прекратить все то, что имеет место в Пище?
— Запретить! Расселить по разным местам, а особо упорствующих изгнать, — быстро ответил священник.
— Запретить! Расселить! Изгнать! То есть применить насилие?
— А как же иначе?
— Вот почему я вас и спрашиваю: можно ли с безнравственностью бороться при помощи другой безнравственности? Ибо, согласно установившимся в общине представлениям, насилие обретает черты нравственности только при применении его против самого насилия. Следовательно, применив насилие против проживающих в Пище семей, мы совершим нарушение основного и самого главного нашего закона.
И я затрудняюсь предсказать все пагубные последствия этого. Нарушив раз этот закон, мы нарушим и во второй, и в третий раз… С каждым разом это будет даваться нам все легче и легче. Поскольку семьи, которые живут в Пище, основаны на добровольном соглашении и созданы не насильственным путем, я не вижу оснований применять к ним насилие. Закон, отец Серафим, должен действовать без исключения. Если закон начинает толковаться произвольно, то тогда возникает ситуация, когда начинают существовать два закона: один для всех, другой для избранных.
