Радиостанция «Свобода» в связи с этими событиями заняла продемократические позиции. Якобсон встретив Бойтаковского в редакции, пригласил его в свой кабинет. После исчезновения Туманова он занял место главного редактора.
— Вот так. Слава! Теперь придется вам по-иному «славить». Холодная война кончилась, и мы должны перестроиться по примеру нашей бывшей родины. Теперь наш курс не на разоблачение тоталитарного коммунистического режима, а на поддержку новой российской демократии и перехода к рыночной экономике. Вы представляете, как и о чем теперь будет вещать наш эфир?
— Еще не вполне, но я всегда боролся за свободу слова, а в душе был демократом, за что и выслан из Союза и даже лишен гражданства.
Вскоре Якобсон Юрий Моисеевич позвонил Бойтаковско-му и сообщил:
— Поздравляю, Слава! Новое российское руководство вернуло всем эмигрантам гражданство. Пора нам подумать о «триумфальном», как в вашей повести звучало, возвращении на родину.
— А вы? — робко спросил Бойтаковский, почувствовав некоторую иронию в его словах.
— У нас в Москве будет свое представительство, но пока позволят средства, будем жить здесь, хотя Прага предлагает нам свое покровительство и предоставляет даже здание бывшего парламента. Тоже неплохо!
Бойтаковский крепко задумался. Он негодовал сам на себя за свою нерешительность, за мучающую ностальгию по кривым улочкам московского центра, уцелевшим церквушкам и подмосковным лесам. И все это сочеталось с уже сложившейся привязанностью к его уютной мюнхенской квартирке, устоявшемуся бюргеровскому быту, автомобилю, издательским связям и отношениям. А что может теперь ожидать его в Москве, представленной в повести «страной абсурда»? Вряд ли возвращение на родину для него будет триумфальным…
Но величайшим абсурдом, может быть, было то, что встречу его по приезде в Москву можно было бы считать вполне триумфальной. Его встречали на аэродроме представители даже не одного, а сразу нескольких Союзов писателей, на которые распался бывший, в свое время исключивший Бойтаковского из своих членов. Новые писательские вожди наперебой предлагали ему восстановиться именно у них.
Поднимаясь по мраморной лестнице все того же, так памятного ему здания, Бойтаковский не смог отказать себе в озорстве и, поравнявшись с мраморной скульптурой нагой женщины, к удивлению сопровождающих его писателей, протянул руку и погладил голое бедро статуи, как поступил когда-то с продажной девкой в дешевом мюнхенском отеле, отплатив этим торжествующим жестом за свое «изгнание» отсюда. Заботами новых писательских вождей ему была предоставлена квартира в доме одного из Арбатских переулков.
Кроме того, редакторы многих журналов наперебой предлагали ему свои страницы, хотя, увы, возможный гонорар за них был смехотворно мал.
— Вы ведь понимаете, Вячеслав Болеславович, — объясняли ему, — сейчас переходный период, и культура, как это ни печально, оказалась на одном из последних мест. Вы не можете себе представить теперешние расходы на бумагу и полиграфические услуги! Рост цен на рынке не позволяет надеяться на широкий круг читателей…
Бойтаковскому ничего другого не оставалось, как соглашаться на издание своих произведений, хотя жить на доход с них было, конечно, невозможно.
Встречаясь с былыми собратьями по перу, он выслушивал их жалобы:
— Поверите ли, дорогуша! Жить становится совершенно невозможно. Помните, как чудно смотрелся в Переделкино писательский поселок рядом с дачами, окруженными фруктовыми садами последователей Мичурина!.. Говорили: «Вот живут богатые писатели рядом с бедными садоводами». Садоводы поумирали, фруктовые деревья повымерзли, землю и дачи продали процветающим бизнесменам… И теперь говорят: «Нищие писатели живут рядом с новыми русскими, которые их не читают».
— Так ведь в газетах пишут, что издательств теперь больше, чем прежде.
— А сколько из них «однодневок»? Издадут пару книг, гонорар за них не выплатят и растворятся в воздухе, как неопознанные летающие объекты.
Бойтаковский соглашался, поскольку сам недавно побывал в одном из самых процветающих издательств, где его приняли с распростертыми объятиями, обещали издавать его книги, но о гонораре твердого договора никак не получалось. Он, решительно настроившись, пришел в кабинет директора издательства, внешность которого показалась ему чем-то знакомой.
Писатель возмущенно высказал директору свои претензии, ведь предлагаемая сумма гонорара не превосходила той, которую брали машинистки за подготовку рукописи к печати. Директор пожал плечами:
— Поверьте, Вячеслав Болеславович, я всей душой готов помочь вам…
— Ах, это вы? Как тесен мир… — вдруг узнал Бойтаковский в директоре вежливого майора КГБ, снабдившего его всем необходимым для срочного выезда за границу. — В чем же теперь выражается ваша готовность помочь мне господин майор?
— Мы так давно не виделись, что я уже в полковниках побывал… А помочь я хочу вам прежде всего тем, чтобы читатели смогли прочитать ваши творения. Или вы не согласны издаваться?
— Конечно, издавать свои книги писателю необходимо, чтобы не опуститься до графомана…
— Ну что вы, Вячеслав Болеславович! Вы скорее в классики у нас попадете.
— Классики былых времен имели достаточный уровень жизни, устойчивый доход, а я могу жить только тем, что зарабатываю.
— Недавно я был на совещании, где один банкир заявил: «Наконец-то в нашей стране наступает расцвет литературы…»
— Простите, я не ослышался?
— Я не ослышался, слушая банкира. К тому же он добавил: «Народ больше не получает навязанных ему книг, он имеет возможность покупать то, что ему нравится». Сейчас в большом спросе любовные мелодрамы и сексуальные романы. Вот, если бы вы предложили нам что-нибудь такого рода, то тираж, а соответственно и гонорар были бы иными. Мы же коммерческое предприятие…
И снова Бойтаковский встал перед необходимостью принятия «помощи» от человека, который в свое время выпроводил его из страны, а теперь изгонял из подлинной литературы, коей Бойтаковский был предан всей душой. Да, он боролся пером за права человека, как умел, но разве получение денег за свой труд не такое же право человека? Что же происходит? Всюду множество работающих людей: инженеров, шахтеров, работников сельского хозяйства… не имеют возможности получать причитающуюся им зарплату многие месяцы. Разве о таких правах ему мечталось все прожитое время? Что же, опять теперь искать возможности и пути верного заработка, вроде того, который он получал в свое время от конгресса США, чтобы по крайней мере чувствовать себя нужным?
