Оба не сводят глаз с обложки кодекса, на которой изображена пчела.
– В 1121 году ангел поведал рыцарю-тамплиеру во сне историю мира до 2101 года? – переспрашивает раввин.
– Разве мало в Писании пророков, получающих во сне от своих ангелов сведения о будущем? – говорит Мариньи.
– Меня тревожит то, что будущее может быть где-то записано. Это ограничивает нашу свободу воли.
Раввин роется в огромном шкафу, где сложены стопкой более метра высотой тяжелые толстые свитки со священными текстами, записанными мелкими еврейскими буквами.
– По-моему, подлинных пророчеств не так много. Даже я, верующий человек, сомневаюсь, что ангелы якшаются со смертными и рассказывают им о будущем. В их существование я верю, но у них хватает более важных дел, чем рассказывать неразумным людям о том, что произойдет с ними в будущем.
– Удивительно, что ты, раввин, сомневаешься в пророчестве.
– В самом принципе пророчества меня не устраивает то, что оно снимает с нас ответственность. Если мы не отвечаем за то, что будет, то зачем размышлять, зачем быть нравственными?
Ангерран де Мариньи встречает его слова улыбкой.
– Одна из проблем вашей веры в том, что вы по любому поводу устраиваете спор. Недаром у вас говорят: «Когда спорят два еврея, есть три мнения».
– А еще у нас есть особое выражение для желания все обсуждать, чтобы все понимать во всей полноте. Это называется «делать пильпуль» [49], от еврейского слова «пильпель», означающего «перец», ведь это напряженные, острые споры. У нас принято комментировать места из Торы, приводя противоречивые аргументы. Каждый из участников спора развивает положение, полностью противоречащее тому, что говорит его противник. Иногда им приходится отстаивать позиции, взятые наугад.
– Тогда я каждый вечер «делаю пильпуль» со своей женушкой Алис, – шутит Ангерран де Мариньи.
– Как и я со своей Сарой. Жены учат нас противоречить. Они будят наш ум, хотя порой нам больше хочется немного отдохнуть. Если нам уже ведома истина, и истина эта одна, то пропадает необходимость спорить и жизнь лишается остроты.
Раввин открывает другой шкаф, достает кувшин с вином и наливает чашу для Мариньи. Ангерран удивлен сладостью вина.
– Сара добавляет в вино мед и семена аниса. Это рецепт ее матери. Я привык к этому вкусу.
Говоря, раввин не сводит взгляд с обложки пророчества.
– У тебя обеспокоенный вид, Эфраим. С чего бы это?
– Я вот о чем думаю: если то, что ты говоришь, – правда, то на нас с тобой ложится тяжелая ответственность. До сих пор моя собственная жизнь казалась мне как бы легкой, мимолетной. Собственная смерть представлялась приемлемым событием среди прочих окружающих смертей. Но эта новая миссия все меняет, придает всему важности, значимости. Если я потерплю неудачу, то никогда себе этого не прощу. Не уверен, что ты сделал мне подарок, Ангерран…
– Послушай меня, Эфраим. Я прочел отрывки этого кодекса, теперь с ним ознакомишься ты. Даже здесь, в Авиньоне, вам, евреям, не видать безопасности. Клемента сменит менее расположенный к вам папа, а его – и подавно враждебный к вам, который вас изгонит.
– Когда это произойдет?
– Через пятнадцать лет, в 1322 году. Папа, который вас изгонит, будет носить имя Иоанн XXII.
Раввин обреченно пожимает плечами.
– Значит, снова в путь-дорогу… У религиозных преследований есть хорошая сторона: мы познаем мир и осваиваем новые языки.
Ангерран поражен беззаботностью друга и старается объяснить это для себя еврейским чувством юмора.
– К тому же 1322 год – это еще далеко. Есть время собрать вещички. А если серьезно – то исполнить миссию, которую ты мне доверил. Переводить, шифровать, передавать доверенным людям – так?
– Поклянись мне, что ты это сделаешь!
– Клянусь.
Эфраим молча подливает ему вина.
– Куда мы, по-твоему, могли бы бежать теперь?
Подумав, Ангерран отвечает:
– Не могу предложить других мест, кроме Дофине, Савойи и Испании. Впрочем, Дофине и Савойе тоже грозит присоединение к французскому королевству.
– Коли так, то мы, не желая рисковать, укроемся, пожалуй, в Испании. Там давно живет наша община, находящая общий язык и с мусульманами, и с христианами. А что станешь делать со своим экземпляром ты?
– Я тоже его скопирую и передам копию уцелевшим друзьям-тамплиерам.
– А оригинал?
– Спрячу. Так или иначе, теперь я спокоен.
– Я никому не доверю каббалистический шифр, даже членам своей семьи.
– Как же они станут читать пророчество?
– Как-нибудь справятся. К знаниям о будущем получат доступ только люди с тонкой организацией души. Нужно будет изрядно отличиться, чтобы отыскать ключ и прочесть пророчество. – Раввин поглаживает себе бороду. – Вот ты его читал, знаешь ли ты все будущее?
– Нет, всего не знаю. Я не дочитал до конца. Я читаю очень медленно, главу за главой.
– Сколько их там?
– Ровно сто одна, доходит до 2101 года. Пока что я прочел только двадцать одну главу и не знаю будущего дальше 1400 года… Все равно оно поразительно, и мне требуется время, чтобы все осмыслить, все переварить.
– Что ты делаешь сегодня вечером? – спрашивает Эфраим Бен Эзра.
– Ничего особенного.
– Тогда поужинаешь и переночуешь у меня.
Они вместе выходят в молитвенный зал, и раввин представляет людям своего гостя.
Мариньи участвует в молитве благословения, предшествующей трапезе. Ему не очень нравятся блюда со специфическим вкусом, но из вежливости он заставляет себя есть.
Его взгляд привлекает менора – семисвечник, навевающий ему воспоминания.
При встрече с папой много лет назад он услышал рассказ о найденной в подземелье Ватикана огромной меноре из храма Соломона. Римляне императора Тита похитили ее и доставили в Рим в 70 году, после разрушения Иерусалимского храма.
Это предмет, насыщенный историей, думает он.
– Каково назначение этой меноры? – спрашивает он друга.
– Это древнейший символ иудаизма, гораздо старше звезды Давида. Это напоминание о неопалимой купине, в виде которой Моисею явился Бог на горе Синай. Слово «менора» происходит от слова «мирра», а это ароматическая смола, источаемая кустом. Эти ветви и цветы излучают символический свет.
– А что она значит для каббалистов?
– Филон Александрийский считал менору символом планет Солнечной системы с центром посередине.
– У меня впечатление, что эта форма несет определенное послание, не знаю только какое.
После ужина Эфраим провожает Ангеррана в его комнату. Тот так утомился, что сразу засыпает и видит странный сон. Ему является ангел. Теперь это уже не только голос, а женщина в белом, с длинными белыми крыльями. Как ни странно, у нее на голове рыжая прядь. Она произносит единственную фразу:
– Скажи мне, где собираешься спрятать пророчество.
Он отвечает:
– Там, где его никогда не станут искать даже тевтонцы.
И он показывает ей это место.
