— Плавниками, — вслух сказал, словно сплюнул, Сапсан. — Жабрами, — со злостью добавил он. — Ластами.
Плевать, понял он миг спустя, когда девушка, грациозно качнувшись, ушла под воду. Какая разница, что у неё: плавники или крылья. Она…
— Очнись, — донесся, наконец, до Сапсана ворчливый голос Дронго. — Знал бы, что ты такой чувствительный, взял бы кого-нибудь другого. Что, противно? Тоже мне — вожак стаи. Ладно, можешь проблеваться, только отойди за камни, чтоб эти не увидели.
Сапсан на нетвёрдых ногах побрёл по берегу прочь. Обогнул каменную осыпь, тяжело опустился на землю и закрыл глаза.
«Неужели… — беспорядочно думал он. — Неужели я…»
Ни одна поднебесница подобного остолбенения не вызывала и близко. Даже Чайка, самая смелая, самая отважная из всех, даже красавица Оляпка, даже Пустельга, от которой у него сыновья.
— Что с тобой? — присел рядом на корточки Зимородок.
— Видимо, подурнело от смрада, — солгал Сапсан. — Пора в путь?
— В какой ещё путь? — изумился Зимородок.
— Прости. О чём Дронго с ними договорился?
Зимородок укоризненно покачал головой и стал рассказывать. Выяснилось, что просьбу о помощи старая карга обещала обсудить с приятельницами, наверняка такими же уродинами, как сама. Поэтому ночевать предстоит на острове, а завтра карга явится вновь. Но толку точно никакого не будет, да и с чего бы ему быть — что можно ждать от народа, где вожаками голые зловредные старухи поганого вида.
* * *
Сказавшись хворой, Сайда улизнула из свиты. Забравшись в самую гущу коралловых насаждений, уселась на рыхлый песок, подтянула к себе колени и, свернувшись в клубок, попыталась выбросить из головы этого горбоносого атлета с хищным лицом и властным взглядом. А ещё с крыльями за спиной и скрюченными когтистыми пальцами на ногах.
Ничего у Сайды не выходило, чужак упорно не шёл из головы. Как он на неё смотрел… Пристально, жадно, безотрывно, словно она застила ему свет. А может, так и было, заполошно думала Сайда. Может, он действительно потерял голову, так же, как и она. Сайда вскочила на ноги, заметалась, распугивая снующие между кораллами стайки мелкой рыбёшки. Она внезапно представила себя с чужаком, как с мужчиной. Мгновение спустя её заколотило: вместо ожидаемого отвращения она почувствовала вдруг слабость в низу живота. Ту слабость, о которой рассказывали более опытные подруги и которую сама Сайда не испытывала ни разу.
Она с силой оттолкнулась от дна, всплыла, глотнула чёрный вечерний воздух. Слабость ушла. Раскинув руки, Сайда легла на спину. Это чудовищно, отчаянно думала она, невозможно, немыслимо. Она мечтает о крылатом уроде, словно о храбреце-гарпунщике, которого готова приблизить к себе.
Он не урод, поняла Сайда мгновением позже и вновь представила себя с чужаком. Слабость тотчас вернулась и пошла гулять внутри неё жаркими волнами. Сайда едва не закричала, сама не зная, от страха или от наслаждения. Выдохнула, перевернулась, головой вниз ушла под воду и, вытянувшись в струну, ни о чём уже больше не думая, стремительно понеслась к острову.
Она ни мгновения не сомневалась, что чужак с хищным лицом её ждёт, и ничуть не удивилась, увидев его, нервно расхаживающего вдоль берега. Полная луна серебрила вздыбившиеся за спиной крылья. Сайда вынырнула, в рост поднялась на мелководье, и чужак, разбрызгивая воду, бросился к ней. Сходу прижал к себе, так крепко, что у неё перехватило дыхание. Отстранил, придержал за талию, и долгое растянувшееся мгновение они смотрели друг другу в глаза, и Сайда вдыхала исходящий от него запах облаков и неба, ещё утром казавшийся ей отвратным и гнилостным, а ныне сладостным и пьянящим. А потом чужак стал срывать с себя одежду, и Сайда неумело помогала ему, пока он не стал полностью обнажённым, как она. Тогда он подхватил её за бёдра, рывком приподнял, она закинула руки ему на плечи, и мгновение спустя он с силой надел её на себя.
Сайда вскрикнула от пробившей её боли и попыталась вырваться, но крылатый чужак не позволил, удержал её в мускулистых руках и стал ритмично насаживать на себя, и боль ушла, а затем покачнулась и рухнула с неба луна, и посыпались вслед за ней звёзды.
Матери-предводительницы соседних племён прибыли под утро, каждая со своей свитой. Молодые акульщицы привычно сбились вместе посплетничать. Сайда улизнула в водорослевые заросли и по плечи зарылась в песок. То, что произошло этой ночью, до сих пор кружило ей голову и заставляло таиться от сверстниц. Это было постыдно. И это было прекрасно, так прекрасно, как ничто в целом подводном мире.
Сапсан, повторяла Сайда хлёсткое, похожее на звук, издаваемый пробившим китовую шкуру гарпуном, имя. Сапсан, Сапсан, Сапсан…
Они расстались ещё затемно, когда Сапсана окликнул с берега его сородич. Поднебесник на мгновение выпустил Сайду из рук, обернулся, и она скользнула на глубину. Она не простилась, прощаться было ни к чему, и слова были ни к чему, все, кроме тех немногих, которыми они успели обменяться в перерывах между тем яростно прекрасным, что у них было.
Что же теперь, подытожила, наконец, разрозненные мысли Сайда. Она перевернулась на спину и рывком села. Если матери-предводительницы откажут чужакам в помощи, то они с Сапсаном больше никогда не увидятся. А возможно, он погибнет, потому что жестокие и многочисленные равнинники затевают войну.
Войну! Сайда вскочила на ноги. Устройство мира было знакомо каждому воднику с детских лет, с первой пары сменившихся перепонок. Три человеческих расы испокон заселяли воду, землю и небо и испокон враждовали друг с другом. Так было до тех пор, пока жадные и жестокие люди равнин не смастерили страшное оружие, которое взорвало мир. Людей в мире почти не осталось, и появились ничьи земли и ничьи воды, бесплодные, мёртвые, где ничего не растёт и никто не живёт. Появились чудовища. Знания предков были утеряны, города, в которых они жили, превращены в прах. Много поколений расы боролись за то, чтобы выжить, и им было не до войн. Но потом люди суши истребили чудовищ, а люди воды отгородились от них, и войны начались вновь. Равнинная раса одерживала в них верх до тех пор, пока водникам не удалось приручить самых страшных чудовищ — исполинских панцирных крабов. С их помощью сорок лет назад водная раса перекроила мир. Крабовые фаланги вторглись на сушу, в Береговой войне разбили ополчение и клешнястым валом прокатились по равнинам, добравшись до самых предгорий. Равнинники были вынуждены заключить позорный мир, с тех пор раса победителей не знает нужды.
Совещание матерей-предводительниц завершилось незадолго до полудня. Едва солнце перевалило через зенит, Сайда вслед за Матерью Барракудой ступила на островную отмель. Трое поднебесников стояли рядом, плечом к плечу, на берегу и ждали, что она скажет. Сайду вновь омыло изнутри сладостной жаркой волной, стоило Сапсану встретить её взгляд своим.
— Слушайте меня, чужаки, — медленно проговорила Мать Барракуда. — Наши предания говорят, что расы воды и неба никогда не враждовали друг с другом. Но никогда не были и союзниками. Пускай так остаётся и впредь, воевать за чужой интерес мы не будем. Теперь прощайте.
У Сайды внезапно подломились колени, она бессильно опустилась в воду по пояс.
— Матушка, — едва слышно прошептала Сайда. — Но ведь равнинники истребят их.
Мать Барракуда пожала острыми старческими плечами.
— Нам нет до этого дела, — бросила она и ушла под воду.
* * *
Лагерные костры красными языками сполохов лизали сгущающиеся вечерние сумерки. Исполинскими безмолвными часовыми застыли горы. Там, на отвесных склонах, готовились к войне крылатые стаи. Ласка, ощупывая взглядом острые, словно наконечники копий, вершины, медленно двигалась вдоль костров. Завтра подтянутся последние ополченческие сотни, и воевода отдаст приказ. Предгорья опустели, поднебесники отогнали стада на склоны. Если ополчению удастся прорваться к горным подножиям, обороняющиеся будут вынуждены зарезать овец и коз, и начнётся осада — долгая, на измор.
