Небо было ясное с небольшими пушистыми облачками, волнение отсутствовало, и море скрупулезно отражало небо во всех подробностях.
Гогель влез в воду вместе с мальчишками, а Зиновьев остался на пляже.
— А что там на другом берегу залива? — поинтересовался Саша.
— Россия, — хмыкнул Никса.
— Даже не интересно. А то можно было бы доплыть.
Дно медленно уходило вниз, так что, когда стоять стало невозможно, берег был прямо скажем далеко. Когда Саша обернулся, он заметил, что Володька увязался за ними, а Гогель здорово отстал.
Ситуация эта Саше не вполне понравилась.
— Володя хорошо плавает? — спросил он Никсу.
— Так себе, — припечатал брат. — Но там Гогель.
Григорий Федорович был от Володи метрах в двадцати.
— Гогель не совсем там, — заметил Саша. — Давай-ка поворачиваем.
— Ты что испугался? Вроде на тот берег хотели?
— Ты что спятил? Я пошутил. Здесь верст десять.
И похвалил себя за «версты» вместо километров.
— Ну, как хочешь! А я дальше, — хмыкнул Никса.
— Возвращайтесь! — крикнул Гогель.
— Вообще, он прав, — заметил Саша.
— Да ну его! — хмыкнул Никса и прибавил скорость.
— Мы Вовку утащим на глубину!
В разумность пятнадцатилетнего Никсы верилось слабо, в разумность Володи не верилось совсем.
Мать твою! Два зайца! И за которым?
И остро посочувствовал Гогелю с Зиновьевым за то, что им приходится пасти царских детей.
— Давай лучше вдоль берега! — взмолился Саша и повернул куда-то на запад.
Ситуация живо напоминала ему летний лагерь МИФИ «Волга», где он в студенческие годы занимался серфом. Там каждый год обязательно кто-нибудь тонул.
Повернул он вовремя. Потому что Володя взмахнул руками, погрузился в воду до носа, потом вроде вынырнул, но погрузился снова. При этом молчал, как рыба. Ну, это бывает!
— Никса, назад! — крикнул он.
И бросился к Володе.
Подплыл к нему, обхватил за плечи и потащил к берегу.
— Сашка! — всхлипнул Володя.
— Воды не наглотался? — спросил Саша, когда, наконец, смог стоять.
— Нет, — с трудом выговорил Володя.
Гогель подоспел, когда Саша уже вытаскивал его на берег. Это было очень кстати, потому что толстенький Вовка был тяжел, как сволочь.
И Саша с облегчением сдал его с рук на руки.
И вышел на берег.
Никса тоже вышел из воды и сел рядом на песок.
— Как ты понял? — спросил он.
— Есть признаки. Человек пытается удержаться на поверхности, но то и дело погружается в воду. При этом стоит вертикально, как поплавок. Как правило даже руками не размахивает. И взгляд такой стеклянный.
— Но он не звал на помощь.
— Это ничего не значит. Тонущего хватает на то, чтобы только вдохнуть воздух, а не на то, чтобы крикнуть. Если может кричать — это очень повезло.
Подошел еще всхлипывающий и дрожащий Володя и обнял Сашу за плечи.
Потом оба генерала.
Саша встал им навстречу, хотя не был уверен, должен ли это делать. Ну, все-таки старшие по званию.
— Это было превосходно, Александр Александрович! — сказал Зиновьев.
И Гогель согласно кивнул.
— Я просто оказался ближе всех, — сказал Саша.
И только по пути домой шепнул Никсе:
— Вообще-то мы не должны были лезть на глубину и бросать Вовку на Гогеля.
— Я понял, — вздохнул Никса.
Обедал он у Никсы.
— Ты хотел фотки? — спросил брат.
И притащил здоровый семейный альбом. Обычно просмотр подобных фолиантов — сущее наказание для гостей. Но Саша жалел только, что не может все перефотографировать смартом и сохранить в галерею. Так что он подолгу задерживался на каждой странице, пытаясь запомнить внешность. Память на лица у него была посредственная.
— Никса, а ты можешь его одолжить? Было бы хорошо иметь под рукой.
— Бери, конечно. У меня еще три.
В шесть вечера их пригласили к родительскому столу. Особенно радовался Володя, предвкушая шоколад, бисквиты и малину со сливками.
Светло-голубые стены, украшенные пейзажами, большой стол с кожаными стульями, рояль. Высокие двери открыты на террасу. Над ними легкий тюль.
— Будут гости, — шепнул Никса.
Саша посмотрел вопросительно.
— Стол раздвинут и накрыт на восемь персон, — сказал брат.
— Он раздвижной? — удивился Саша.
— С вставной панелью посередине, — уточник Никса.
Первым был, разумеется, обласкан спасенный. А потом уже эстафета обнимашек перешла к спасителю.
Мамá обняла первой. Дольше и нежнее, чем обычно.
— Ты совсем взрослый, — сказала она.
А папá протянул руку для рукопожатия. Это было впервые.
И Сашина ладонь утонула в ладони царя. Рукопожатие было долгим, а потом сменилось объятиями.
— Саша, что ты хочешь в награду? — спросил папá.
— Отдельную комнату, шестиструнную гитару, микроскоп, карманные деньги на месяц и возможность лично писать всем, кто мне интересен, без различия сословий, — не задумываясь, отчеканил Саша.
Брови царя поползли вверх.
— Если это, конечно, не слишком много… — оговорился Саша.
Он хотел добавить «за жизнь вашего сына», но прикусил язык.
— Саша, зачем тебе гитара? — спросил папá. — Цыганские романсы играть?
— Цыгане играют на семиструнных, если не ошибаюсь. Мне нужна испанская, шестиструнная, просто хочу научиться. Дядя Коко ведь играет на виолончели.
— Ты вспомнил?
— Да… немного.
— Но виолончель это одно, а гитара — другое.
— И она вышла из моды, — заметила мамá.
— Что мне до моды? — поинтересовался Саша.
— С комнатой здесь не получится, — сказал папá. — Только в Зимнем.
— Я могу перенести кровать к себе в кабинет и освободить Саше мою опочивальню, — предложил Никса.
— Это не по правилам, — отрезал отец.
— Микроскоп тоже нельзя? — спросил Саша.
— Ты что в ученые собрался? — вздохнул папá.
— Просто интересно. У Мадам Мишель наверняка есть.
— Да, — кивнула мамá.
— Тогда я у нее попрошу.
— А уж переписка с кем угодно… — поморщился царь.
— Екатерина Великая переписывалась с Вольтером и Дидро, Елена Павловна — с Жоржем Кювье. А с кем переписывался Петр Великий — подумать страшно. Разве я так уж много хочу?
— Тебе рано, — отрезал царь. — Попроси что-нибудь другое.
— Я просто сделал то, что должен был сделать. И зря стал о чем-то просить. Извините. Ничего не надо.
Глаза мамá наполнились слезами.
— Я подумаю, — сказал папá.
С улицы послышался цокот копыт и скрип экипажа. Из коридора шаги, шуршание шелков и голоса. В столовую вошел лакей и объявил…
Глава 20
— Великий князь Константин Николаевич с супругой Великой княгиней Александрой Иосифовной и сыном Великим князем Николаем Константиновичем, — доложил лакей.
Этого Николая Константиновича, по-домашнему, Николу, Саша помнил по родословному древу, нарисованному Никсой. Около имени «Никола» имелась надпись: «шкодливейшее существо».
Шкодливейший оказался хорошеньким мальчиком лет восьми. С озорными глазками и в белой рубашечке.
А дядю Костю Саша узнал сразу. Он был слишком непохож на папá: ниже царя на полторы головы, полный, в пенсне и в штатском: сюртук, жилет, брюки.
Тетя Санни (которая Александра Иосифовна) оказалась стройной красавицей под тридцать с голубыми глазами и роскошными золотисто-рыжими локонами. Вот, кто будет главным рекламным агентом его шампуня!
Папá обнялся с родственниками и пригласил всех к столу.
Вместе с гостями в столовую проник Моксик и устроился под столом.
Предательская собака!
Разговор сначала прочно встал на светские рельсы, а именно тетя Санни болтала о всякой ерунде, произнося все с немецким акцентом, низким с хрипотцой голосом, а дядя Коко влюбленно смотрел на нее.
Саша заскучал.
Ну, блин! И ради этого надо было Робеспьера приглашать?
Володька смачно уплетал все сладкое, что было в его досягаемости, и после бисквита облизал пальцы, чем вызвал суровый взгляд мамá, и поверг в ужас Сашу, который до одури боялся вилку-то взять не в ту руку.
