— Алиса, — слова вырвались против моей воли. — Я хочу тебе сказать… Про Наташу… Я так виноват…
— Я знаю, — вдруг сказала она. — Она мне тогда звонила перед тем, как поехать. Я знаю, как ты виноват. Я тебя еще не простила, но уже который год смотрю, что ты с собой делаешь, и это ужасно, Андрюша. Как разбить драгоценную вазу, от расстройства сожрать все варенье в кладовке и сдохнуть в сахарной коме…
Из сада вдруг раздался пронзительный крик. Мы с Тещей посмотрели друг на друга и помчались на улицу. На скамейке у беседки сидела старушка, рядом держал ее руку тот самый темноволосый мальчик — а Мия стояла и дрожала, не открывая от них широко раскрытых глаз.
— Кора! — вскрикнула Тёща, бросилась к скамье, дотронулась до плеча сидящей женщины. Та повалилась на бок. Теща обняла Мию и заплакала.
— Звони в полицию, Андрюша, — сказала она. — Она уже холодная. Мальчик, это ты ее нашел? Ты ее знал? Ты живешь неподалеку?
Мальчик, не отвечая, поднялся со скамейки, что-то сказал на ухо Мие и убежал в сад.
Детектив позвонил к вечеру, сказал, что мисс Кора Долтон умерла «от естественных причин» и расследования не будет.
— Ее подруга, к сожалению, скончалась на прошлой неделе, — сказал он. — Наверное, ей было тяжело и она решила вернуться туда, где прожила всю жизнь… Она вызвала такси и в пансионате всем сказала, что «едет к Харрису» — вы не знаете кого-нибудь с таким именем?
Я сказал, что не знаю, нажал отбой и задумался. Сегодня я намеревался расспросить Мню о странном мальчике — что-то он к нам зачастил.
Мия зажмурилась, раскрыла книгу наугад и тут же сунула ее мне под нос. На картинке Джен стояла перед священником в подвенечном платье, а поникший Рочестер указывал рукой на своего разоблачителя.
— И что значит сегодняшнее гадание?
«надо избавляться от старых тайн, — сказала Мня. — а то они тебя укусят за задницу, я спршу, а ты отвечай честно!»
Она застала меня врасплох, сердце застучало, как перед прыжком с высоты, будто я шел-шел по дорожке и вдруг оказался на краю обрыва.
«как погибла мама?»
— Что ты помнишь? — прошептал я. Губы Мии дрогнули, будто она собиралась что-то сказать, но единственным звуком стал шорох пальцев по планшету.
«она плакала, — написала Мия. — курила — звонила — злилась — гнала — звонила, кому?»
Я повесил голову, хотел привычно сказать, что не знаю, что трасса старая, Наташка превысила, выбоина, не удержала руль…
— Мне, — сказал я. — Она звонила мне весь день. Кричала, что я козел, предатель и разбил ей сердце. Ночью я перестал отвечать на звонки…
«ПОЧЕМУ???»
— Потому что козел и предатель, — сказал я, глядя в стену. Как я одиннадцатилетней девочке, повернутой на мистере Рочестере, объясню тяготы моногамии, соблазны больших денег, легких красавиц и обильного алкоголя? Мия сжала бледные губы, но явно намеревалась меня дожать.
«ты ИЗМЕНИЛ маме?»
— Да, — сказал я. — Она узнала. Взорвалась. Разбудила тебя, затолкала в машину и дернула ночью в Ростов к Алисе. По раздолбанной трассе. Слишком быстро. Отвлекаясь на телефон. Во всем я виноват… Прости меня, Мня…
Я потянулся к ней, но как в худших моих кошмарах, она отстранилась с отвращением, будто обнять ее собирался большой слизень.
— Мня! — воскликнул я, чувствуя, как сердце, треща, рвется в лоскуты, но она выскочила из кровати, рванулась мимо меня, в коридор, топот по лестнице, хлопок двери — куда она босиком в пижаме осенью, куда она, куда же?
— Что случилось, Андрюша? Где Мня? Как убежала? Как босиком? Где этот чертов Руперт? Ну не могла же она ночью верхом…
— Мия! — кричал я час спустя, бегая по саду, с нарастающим ужасом взглядывая на воду пруда, черную в свете фонаря, в темноту полей вокруг, где могла лежать моя дочь со сломанной шеей.
— Мия, вернись! — вторила мне Теща. — Андрюша, ну скажи же мне, что случилось! Что ты ей сказал?! Хорошо же все было!
Тут дом вдруг застонал, земля дрогнула, словно погребенные основания бывшего Футхилла отозвались фантомной болью. Через пару минут из темноты, качаясь, вышел мальчик — он был темноволос и невысок, а на руках нес Мню — зареванную, со спутанными волосами, живую!
— Мия! — закричал я, облегчение было таким мощным, что коленки подогнулись — и тут же меня пронзило ужасом, потому что мальчик был слишком мал, чтобы нести мою дочь так, как он ее нес, потому что на руках у него были сквозные рваные раны, из которых не текла кровь, а задравшаяся белая футболка обнажала истерзанный мертвенно бледный живот. Брэм Стокер и весь голливудский кинематограф ударили мне в голову.
— Она упала с пони в поле, — сказал мальчик негромко. — Там, где я не мог дотянуться. Но я дотянулся… У нее сломаны обе лодыжки, левая ранена, кровит…
— Положи ее на траву и отойди от моей дочери, — сказал я, чувствуя, как реальность качается у меня в голове, как страх мешает дышать. Я взял лопату, стоявшую у беседки. Шагнул к нему — к вампиру, к ожившему мертвецу.
— Андрюша! Ты чего?!
— Ты что, не видишь? Это же не человек, не ребенок, это чудовище!
— Не смей! — выкрикнула Мия первые слова за четыре года, с той самой ночи, когда она полчаса висела, пристегнутая ремнем, в разбитой машине рядом с мертвой Наташкой и смотрела, как кровь капает на ветровое стекло, черная в лунном свете.
— Чудовище — это ты, папа! Если бы не ты, мама бы жива была!
Я уронил лопату, сел на землю. Тёща вызывала скорую.
— Смерть — это не конец, — сказал мне мертвый мальчик. — Смерть не только забирает, она и дает. Покой, отсутствие боли… Я бы хотел когда-нибудь умереть. Но еще не сейчас. Мне по-прежнему интересно.
— Мня, я пойду поиграю, ага? — сказал он Мне по-русски. — Игру обновили, теперь можно до сотого уровня качаться. Пока ты вернешься, я уже.
Мия рассмеялась сквозь слезы, кивнула ему.
— До встречи, Харрис, — сказала она.
Я обнял дочь, она не отстранилась. Алиса положила мне руку на плечо — теплую, тяжелую руку — как прощение, как веревку в пропасть, в которую я четыре года падал. Я прижался щекой к ее руке и мы стали ждать скорую, мигалки которой уже приближались, бросая в кроны деревьев вокруг пригоршни янтарного света. Полсекунды — и опять темно. Еще удар сердца — и свет.
1889 — Дженни
Когда я впервые увидела Футхилл, выглянув из окна почтового дилижанса, едущего из Солсбери, тучи, затянувшие небо ватным покрывалом, на минуту разошлись, уронив вниз тяжелые лучи предвечернего солнца. Они летели вниз золотыми парусами, казалось — если добежать и уцепиться, можно взобраться по ним туда, где над облаками парят белоснежные замки и эфемерные города Царствия Небесного. Я решила считать золотой свет хорошим знамением — если предположить, что небеса будут размениваться на знаки по такому незначительному поводу, как гувернантка, прибывающая на новое место службы — но тут облака будто опомнились, сомкнули края и долина снова погрузилась в привычный серый полусвет. Местность показалась зловещей, громада Футхилла с его высокой темной башней — нелепой и странной. Башня вздымалась над равниной, словно гигантский палец, указывающий в небеса, памятником гордыне и богатству своего первого владельца, Уильяма Даррена — человека эксцентричного и расточительного, сумевшего истратить к семидесяти годам почти миллион фунтов, унаследованный им в двадцать — невообразимое, головокружительное состояние.
Мое же состояние в размере трех фунтов лежало на дне дорожного сундучка со всем моим имуществом, мне было двадцать семь лет, и еще через двадцать-двадцать пять я надеялась честным трудом и скромной жизнью скопить на домик где-нибудь у моря. Я смирилась с мыслью, что при моем образе жизни и внешности мне вряд ли предстоит выйти замуж — но бывает много и куда более грустных обстоятельств. Я была еще молода, у меня были хорошие рекомендации, крепкое здоровье и новая работа впереди.
