— Учись, птенчик, — говорил я Коршулю, отбраковывая очередного кандидата, мускулистого злющего секача с круглым рылом и поросшими буйной щетиной нижними конечностями. — Видишь, силой он не обделён, но не слишком вынослив — запалился от бега. Этот, кудлатый, боится боли, а тот толстяк вообще никуда не годится — нерасторопен, слаб и труслив.
Когда настанет мой час взлететь в облака, Коршулю предстоит унаследовать не только родовое гнездовье и нажитое добро, но и моё положение. Удержаться на должности первого смотрителя весьма нелегко, так что на совесть выучить своего птенца и преемника — прямая моя обязанность.
* * *
Столичный церемониймейстер прибыл на закате, едва мы с Коршулем вернулись с фермы. Он вылез из щегольской кареты, запряжённой дюжиной ездовых свинов. Четверо подручных выбрались из неё вслед за ним.
— Где мне найти первого смотрителя, любезный? — гнусаво осведомился церемониймейстер, приблизившись.
Я поморщился от неудовольствия. Терпеть не могу важные надменные ряшки этих столичных гусаков. Не говоря об отвратительной манере таскать при себе оружие. Этот был им увешан на совесть. Два огнестрела на ремнях вдобавок к поясному клинку с золочёной рукоятью. А четвёрка сопровождающих так попросту была вооружена до клювов, словно вся компания собралась затеять тут побоище, вместо чтоб распоряжаться брачными танцами.
— К вашим услугам, — преодолев неприязнь, поклонился я. — Первый смотритель свиноферм побережья Сапсарь.
Церемониймейстер даже и не подумал поклониться в ответ. Ещё бы: важная шишка при охране — будет такой цацкаться с мелкой провинциальной сошкой.
— Я главный распорядитель брачных торжеств Павлинь, — прогнусавил приезжий. — Со мной четверо ассистентов. Надеюсь, нет нужды напоминать, что с этой минуты вы подчиняетесь мне?
Я кивнул. Нужды и вправду не было.
— Тогда будьте любезны, Сапсарь, позаботиться о нашем размещении и проживании вплоть до завершения игр. И поживее, мы устали с дороги.
Хорошо, что, в отличие от свинов, птериксы не умеют краснеть от злости и негодования. Я поклонился и велел Коршулю проводить приезжих в гостевое гнездовье. Распряг повозку и пустил ездовых пастись. Чуп, большой любитель прибрежных крабов, благодарно хрюкнул, потёрся рылом о моё плечо и потрусил к морскому берегу. Я степенно последовал за ним.
Рыжий солнечный диск уже поцеловал нижним ободом северный горизонт. Изумрудные волны с тихим плеском ласкали береговой песок. Рыбным запахом щекотал клюв свежий вечерний ветер. Склоны прибрежных холмов подмигивали оранжевыми глазами разожжённых в гнездовьях костров. Галдели высыпавшие на пляжи стайки молодняка. Хорохорились юные птериксы, которым вскорости предстояло плясать свой первый танец. Посмеивались, грациозно раскачиваясь, кокетливые птерочки. Хрюкали вразнобой свины из гнездовой обслуги, плещущиеся на мелководье. Всё было, как всегда, как обычно, в нашем уютном, обжитом, с младых перьев родном и знакомом мире.
Но когда уставшее солнце нижней половиной окунулось в море, на северном горизонте вдруг показался силуэт корабля.
* * *
Я безотрывно смотрел на приближающееся к берегу судно. С заходом солнца оно исчезло из виду, но вскоре появилось вновь, уже совсем близко, голубовато-серебристое в свете трёх полных лун и одной ущербной.
На побережье всё словно замерло, даже свины перестали возиться и брызгаться.
— Что это, господин Сапсарь? — ахнул один из соседских птенцов, завороженно глядя на север.
— Не знаю, — пробормотал я. — Откуда мне знать.
Я пребывал в удивлении — выглядел приближающийся корабль диковинно и нелепо. Он вообще походил не на корабль, а, скорее, на кочан полевого овоща капуста, что идёт на прокорм свинам. Когда же листья овоща распахнулись и опали, удивление во мне переродилось в изумление. В том месте, где подобало быть капустной кочерыжке, находилась усечённая пирамидка с овальным отверстием по центру обращённой к нам грани. И из этого отверстия наружу выбрались…
Я протёр глаза, вновь протёр их, и протёр опять, потому что не мог поверить. Это было невозможно, немыслимо, но к берегу по мелководью торопливо шлёпали вовсе не мореходы, а свины, причём не обнажённые, как любой из них, а выряженные в чудовищное тряпьё, которое и тряпьём-то назвать было зазорно — до того несуразно оно выглядело.
Я обмер, не в силах двинуться с места. Свинов было двое — рослый черногривый самец в диковинном буром балахоне и миниатюрная, едва достающая ему до плеча белобрысая самка в чём-то зеленоватом, отдалённо напоминающем попону, что на привалах набрасывают на разгорячённых ездовых, чтобы те не помёрзли.
Я пришёл в себя, лишь когда оба свина оказались в двадцати шагах и рослый самец, нелепо размахивая лапами, подал голос.
«Помогите нам, — тыча хватателями в направлении раскинувшего по воде листья капустного кочана, хрюкал он. — Пожалуйста! Мы потерпели крушение, детям необходима помощь».
«Базиль, постой, — взвизгнула самка. — Это же… — она внезапно шарахнулась, словно напуганная до полусмерти. — Это же скопцы, все до единого, кто-то оскопил их. Возможно, рабы или евнухи в чьём-то гареме».
Рослый хряк заозирался по сторонам. Мне стало вдруг страшно, сам не понимаю, отчего.
«Пускай скопцы, — в басовитом хрюканье явственно проступила неуверенность. — Но они цивилизованы, это же очевидно. Жилища, огонь, прирученные животные, — самец махнул лапой в сторону застывших в изумлении птериксов. — Города, что мы видели с орбиты, морские суда, наземные караваны».
Отбросив страх, я зашагал к этим невесть откуда взявшимся животным. В конце концов, кому, как не мне, первому смотрителю побережья, следовало навести здесь порядок.
— Эй, ты, — крикнул я самцу. — Ко мне! Бегом! Живо!
Он шагнул вперёд, тушей заслонив самку, и развернулся ко мне рылом. Пару мгновений самец нахально глядел на меня в упор. Затем хрюкнул отрывисто:
«Боже мой! Марша, этот пингвин пытается говорить».
— Ты что, не слышал? — я стал терять терпение. — Ко мне, я сказал! К ноге!
Я выдернул из-за пояса плеть, которой погонял ездовых, и наотмашь хлестанул ею по береговой гальке. Пугливо вскинулся и на четвереньках посеменил ко мне Чуп. Я дал ему пинка, чтобы не мешался под ногами. Чуп обиженно хрюкнул и припустил прочь.
«Я, кажется, поняла, — истерически взвизгнула у хряка за спиной самка. — Эти скопцы не люди! Они… они животные. Базиль, у них всё наоборот. Боже, какой кошмар!»
— Что здесь происходит?! — прогремело у меня за спиной.
Я обернулся на голос. Раскачиваясь на ходу, к берегу косолапил господин Павлинь в сопровождении свиты.
— Свины взбесились, господин церемониймейстер, — угодливо объяснил кто-то из соседских птенцов.
— Из повиновения вышли, — поддакнул другой. — Приплыли в большом корыте. И нацепили на себя одежду, будто благородные птериксы.
«Это, кажется, их начальство, — донеслось до меня хрюканье самца. — Не волнуйся, милая, мы с ними договоримся. Дети…»
Павлинь поравнялся со мной и мгновение-другое пристально глядел на невиданное доселе зрелище.
— Ваши подопечные, Сапсарь? — презрительно бросил он. — Свиной бунт, как я погляжу?
— Да нет же, — мне вновь стало страшно, но на этот раз не за себя, а за этих пришлых свинов, которые, кажется, были не вполне животными, а может статься, и не животными вовсе. — Позвольте, я вам всё объясню. Это…
— Оставьте свои объяснения при себе, — надменно буркнул Павлинь и кивнул свите.
Один из его подручных сноровисто бросил аркан. Схватился за выю, силясь разорвать захлестнувшую горло петлю, самец. Не сумел и рухнул навзничь. Самка заполошно взвизгнула и отскочила назад, в воду. В её хватателях внезапно появился воронёный предмет, отдалённо напоминающий самострел.
«Марша, беги, — бился на береговой гальке хряк. — Беги же!»
Самка вскинула воронёный предмет, наводя его на спешащих к ней подручных Павлиня. Не сходя с места, церемониймейстер хладнокровно прицелился и выстрелил из обоих стволов.
