Кристи ДеМистер
Все, что преломлено, разбито
Kristi DeMeester — All that is Refracted, Broken
© 2020 by Kristi DeMeester — All that is Refracted, Broken
© Константин Хотимченко, перевод с англ., 2023
Перевод выполнен исключительно в ознакомительных целях и без извлечения экономической выгоды. Все права на произведение принадлежат владельцам авторских прав и их представителям.
* * *
Пол смотрел на меня через зеркало.
— Только так я могу увидеть твою душу, — сказал он мне в тот последний раз, перед тем, как исчезнуть, и расположил отполированный кусочек стекла так, чтобы в нем отражались только мои глаза. Я моргнула, и он наклонил зеркало к моему лицу, убедившись, что я не могу заглянуть внутрь, и вслух пересчитал мои ресницы.
— Другие люди могут смотреть на меня без зеркала. Тебе не нужно видеть мою душу, чтобы увидеть меня, — сказала я ему, но он покачал головой, темные волосы растрепались.
— Да, я знаю. Но я должен убедиться.
Он не должен был жить. Он должен был утонуть в мамином животе, должен был уснуть и погаснуть, как падающая звезда. Когда она сказала папе, что ребенок не выживет, он ответил, что не может быть с женщиной, которая сломалась и бросил нас. Мама убрала все наши семейные фотографии. Пустые крючки цеплялись за мои свитера, когда я проходила мимо.
Но потом она вернулась домой с Полом, прижатым к ее груди, розовым пищащим существом, и он рос, смеялся и кричал. Но как бы я ни ворковала, как бы ни пела, он не смотрел на меня, пригибал голову и отводил глаза, когда я пыталась поймать его взгляд.
На кого угодно, на всех остальных он смотрел прямо, немигающим и любопытным взглядом зеленых глаз. Была только я, только его старшая сестра, чьих глаз он избегал. Сначала мама говорила, что это потому, что он еще маленький, что он не знает, на что смотрит, но к своему первому, а потом и второму дню рождения он все еще не смотрел на меня.
Мама водила его по врачам, в доме месяцами звучали такие слова аутизм и синдром Аспергера, но диагноз так и не был поставлен.
— Он совершенно нормален, — сказали маме врачи.
— Он разговаривает с ней. Играет с ней, как с любым другим ребенком. Он любит ее. Почему он не смотрит на нее?
— Это такой период. Он вырастет из этого, — успокаивали они ее мягкими голосами, а я ерзала под их взглядами. — Он подрастет и научится фокусировать свое внимание.
Конечно, они знали, что дело во мне. Что со мной что-то не так, и поэтому Пол опускал голову, когда я входила в комнату, но они не могли сказать об этом, пока я была рядом. Когда мама оставалась одна, они объясняли, что проблема в ее девочке.
Мой пытливый ум снова и снова возвращался к этой мысли. У меня было что-то внутри, чего он не хотел видеть. Я молилась Богу каждую ночь, обещала ему, что не буду жаловаться, когда мама заставляет меня чистить унитаз или есть брюкву, если только он избавит меня от того, что скрывается у меня под кожей.
Мама умоляла Пола. Говорила ему, что купит ему все, что он захочет, если он только посмотрит на меня, но он всегда отворачивался. И мое сердце разбивалось еще больше. Создавалось ощущение что мой брат ненавидит меня, еще даже не зная значения этого слова.
Погребенное под изъеденными молью одеялами и пожелтевшими посудными полотенцами, серебристое сияние бросало преломленный свет на потолок, и Пол вытащил зеркало, отполировав его своей рубашкой.
— Если наклонить его вверх и посмотреть вниз, то будет похоже, что ты ходишь по потолку, — сказала я ему, и он сделал то, что я ему сказала, сделал несколько неуверенных шагов, а затем кувыркнулся вперед, смеясь заваливаясь на спину. Я смеялся вместе с ним.
Тогда я не понимала. И до сих пор не понимаю что же я натворила. Не до конца.
Я улыбнулась, когда он повернул зеркало в мою сторону. Были только удивленный вздох, извержение хихиканья и его крошечные пальчики, вцепившиеся в мои.
— Я вижу тебя! — воскликнул он, и я обхватила его руку своей и поразилась тому, как от любви трудно дышать. Как осознание этого почти болезненно. Он наконец-то посмотрел на меня! Я была счастлива как никогда.
Остаток дня мы провели, облокотившись друг на друга, его пальцы обводили зеркало. Я долгое время говорила себе, что не чувствовала его прикосновений к своей коже, его детской руки, тыкающей меня в глаза, в нос. Я говорила себе, что мне это привиделось, что мы были всего лишь двумя детьми, потерявшимися в волшебстве дождливого дня и кривых зеркал.
Прошло семь лет, его глаза смотрели на меня только через зеркало, и время поглотило реальность того дня.
Хотелось бы верить что все будет хорошо.
Иногда он так делал. Говорил, что там, в отражении, тише, и он может лучше спать. Мы находили его запутавшимся в гнезде из одеял, стопка потрепанных книг в мягких обложках лежала на расстоянии вытянутой руки, фонарик был зажат под мышкой.
Но когда я на цыпочках спустилась вниз из своей комнаты, намереваясь напугать его, ни одеяла, ни книг, ни тринадцатилетнего мальчика, спящего на полу. Какая-то часть меня, должно быть, знала, что что-то не так, потому что мои внутренности заледенели.
Мы обыскали весь дом, мама повторяла снова и снова:
— Он где-то здесь. Он должен быть где-то здесь. Он не мог сам открыть дверь!
Но его нигде не было.
Мы звонили его школьным друзьям, спрашивали, не появлялся ли он у них дома посреди ночи, но каждый звонок приводил лишь к тому, что мать бросала трубку и шла проведать собственных детей.
После этого дня мама перестала говорить.
Когда мы все осмотрели, всех расспросили, я позвонила в полицию.
Мама смотрела в окно, пока я разговаривала с ними, описывала, как он выглядит, дала им его последнюю школьную фотографию.
— Мы сделаем все, что в наших силах, — сказали нам, но никакие усилия не могут вернуть то, что исчезло.
Когда они ушли, я кричала до крови в горле. Но это не вернуло его.
— Куда ты пошел?! — шепчу я в пустоту своей спальни. — Куда ты пропал?
Мне кажется, я могу утонуть в тишине этого дома...
На ощупь оно был тяжелее, чем я помнила, а подложка была более потускневшей, с глубоким слоем копоти, который не стирался. Он никогда не позволял мне смотреться в его зеркало.
— Это только для меня. Ты не можешь увидеть свою собственную душу. Если увидишь, то уйдешь и никогда не вернешься, — сказал он мне вскоре после того, как нашел это зеркало.
— Но ты же видишь в нем себя?
— Для меня все по-другому. Я должен был умереть, когда был младенцем, поэтому я могу видеть то, что другие люди не видят.
— Не говори так, — сказала я. — Мы с мамой очень любим тебя. и не перенесли бы твою потерю.
Но я отнеслась к его словам серьезно, и вскоре даже не думала о том, чтобы осмелиться посмотреть в это зеркало. Возможно, я думала, что его слова были правдой. Возможно, я боялась того, что могла увидеть, того, что могло произойти если я гляну и увижу собственную душу.
Мама не двигается уже несколько дней. Не ест. Я не знаю, спит ли она. Она смотрит в окно, ожидая возвращения Пола.
Если он вернется домой, то не войдет через парадную дверь.
— Да?
Она ковырялась в кутикулах, и ерзала на стуле.
— Некоторые люди верят, что можно поймать свою душу в зеркале. Что, попав туда, она начинает исчезать. Становиться злой и все такое. Иногда люди даже не знают, что их душа находится там, но когда они умирают, они застревают в зеркале и делают ужасные вещи, чтобы выбраться оттуда.
— Например?
— Например, они обманывают людей. И если они достаточно сильны, они могут украсть чью-то душу. Потому что это то, чего они хотят. Больше всего на свете. Выбраться из зеркала. Чтобы снова стать человеком. Большую часть времени, когда вы смотрите в зеркало, оно выглядит так же, как и вы, но если вы обратите внимание, то сможете увидеть, как отражение двигается неправильно. Они тоже наблюдают за нами. Пытаемся найти способ сбежать.
