Дэн Симмонс - Костры Эдема

Вначале был только вой ветра.

Ветер дул с запада, пролетая над четырьмя тысячами миль пустынного океана и не встречая на своем пути ничего, кроме белых гребней волн и случайных чаек. Только здесь, на Большом острове Гавайи, ветер разбивался о причудливые нагромождения остывшей лавы и разочарованно завывал, блуждая в этих темных лабиринтах. Звукам ветра вторили удары прибоя о берег и шорох листьев пальм, искусственно выращенных в этой лавовой пустыне.

На острове соседствовали два типа лавы, которым гавайцы испокон веку дали имена. Пахоэхоэ была старше: волны и ветер сгладили ее почти до ровной поверхности. Более молодая аха образовывала гротескные башни и фигуры, напоминающие фантастических горгулий с краями острыми как нож. На побережье Южной Коны серые реки пахоэхоэ стекали от вулканов к морю, но все девяносто пять миль западного берега были покрыты полями аха, возвышающимися над морем, как черный строй окаменевших воинов.

Теперь ветер завывал в этих лабиринтах, мечась между столбами лавы и врываясь в разверстые пасти старых лавовых трубок. Ветер выл все яростнее, над морем сгущалась тьма, поднимаясь от черных полей аха к подножию Мауна-Лоа. Вскоре тьма затопила громадный конус вулкана, заслоняющий небо на юго-востоке. Над кратером тускло светилось оранжевое облако вулканической пыли.

– Так что, Марти? Ты будешь бить штрафной или нет?

Три фигуры едва виднелись в полумраке, а голоса их почти терялись в вое ветра. Они стояли на поле для гольфа, вьющемся зеленой змейкой среди черных нагромождений аха. Вокруг тоскливо шелестели пальмы, и огни курорта Мауна-Пеле, казалось, сияли далеко-далеко. У каждого игрока была своя тележка, и три тележки тоже сбились вместе, затерянные в сгущающейся темноте.

– Я говорю вам, что он в этих чертовых камнях, – сказал Томми Петрессио.

Оранжевое вулканическое свечение отбрасывало отсвет на его загорелое лицо и красно-желтый спортивный костюм. В зубах он держал толстую незажженную сигару.

– Нет, он не в камнях, – возразил Марти Дефрис, почесывая жирную волосатую грудь в распахнутом вороте рубашки.

– Во всяком случае, не в траве, – заметил Ник Агаджанян. На нем была зеленая рубашка, обтягивающая солидное брюшко, и широкие шорты, под которыми виднелись белые дряблые ноги в черных носках. – Будь он в траве, мы бы его увидели. Здесь ведь только и есть, что эта чертова трава и чертовы камни, – ну точно как засохшее овечье дерьмо.

– А ты когда-нибудь видел овечье дерьмо? – поинтересовался Томми, облокотившись на клюшку.

– Я много чего видел, вот только вам не сообщил, – ответил Ник.

– Ага, – сказал Томми, – должно быть, в молодые годы ты не раз влезал в овечье дерьмо, когда пытался трахнуть овцу. – Он сложил ладонь домиком, в пятый раз пытаясь зажечь спичку. Ветер тут же пресек эту попытку. – Вот черт!

– Заткнитесь, – буркнул Марти. – Лучше бы поискали мой мяч.

– Твой мяч в этом овечьем дерьме, – сказал Томми сквозь зубы, держа во рту сигару. – Это ведь была твоя идея – поехать на этот дерьмовый курорт.

Всем им было за пятьдесят, все они работали менеджерами автосервиса в Ньюарке и много лет вместе ездили в отпуск – иногда с женами, иногда с подружками, но чаще втроем.

– Вот и оказались в пустом доме рядом с этим чертовым вулканом, – подвел итог Ник.

Марти подошел к краю лавового поля и начал вглядываться в черную поверхность, изборожденную трещинами.

– Кто же знал? – бросил он. – Это самый шикарный курорт на Гавайях. Последняя игрушка Трамбо.

– Ага, – усмехнулся Томми. – Большой Т уже сам не рад, что это затеял.

– Хрен с ним, – сказал Марта. – Я хочу найти свой мяч. – Сделав пару шагов, он скрылся между глыбами аха размером с «фольксваген».

– Да плюнь ты на него, Марти! – крикнул ему вдогонку Ник. – Уже темно. Я и своей руки не могу разглядеть.

Марти вряд ли слышал его из-за воя ветра и шума прибоя. Поля для гольфа лежали к югу от пальмового оазиса в центральной части курорта, и волны разбивались о берег всего футах в сорока от них.

– Эй, тут какие-то следы идут к воде! – крикнул Марти. – А вот и мой… нет, черт, это заячье дерьмо или…

– Иди сюда и бей штрафной! – потребовал Томми. – Мы с Ником туда не полезем. Эта лава чертовски острая.

– Точно, – подтвердил Ник Агаджанян. Теперь даже желтая кепка Марта скрылась за глыбами аха.

– Упрямый болван нас не слышит, – сказал Томми.

– Упрямый болван сейчас заблудится.

Ветер сорвал с Ника кепку, и он пустился за ней и кое-как догнал возле тележки.

Томми Петрессио скорчил гримасу:

– Как можно заблудиться на поле для гольфа?

Ник вернулся, отдуваясь и сжимая в руке вновь обретенную кепку.

– Будь уверен, в этом овечьем дерьме заблудиться – раз плюнуть. – Он махнул клюшкой в сторону аха.

Томми снова попытался зажечь спичку, и опять безуспешно.

– Черт!

– Я не пойду туда. Еще ногу сломаю.

– Там, наверное, и змеи водятся, – предположил Томми.

– На Гавайях же вроде нет змей?

– Ага. Только удавы. И еще кобры… чертова уйма кобр.

– Врешь.

– Ты что, не видел утром в кустах этих тварей, похожих на хорьков? Марти сказал, что это мангусты.

– Ну и что?

Ник оглянулся. Солнце окончательно скрылось, и на бархатное небо высыпали ослепительные звезды. На северо-востоке так же зловеще мерцал кратер вулкана.

– А знаешь, что едят мангусты?

– Какое-нибудь дерьмо.

Томми покачал головой:

– Они питаются кобрами.

– Пошли отсюда, – потребовал Ник. – Я вроде что-то слышал про этих хорьков.

– Мангустов. Тут столько змей, что Трамбо и другие завезли мангустов для борьбы с ними. Ты вполне можешь проснуться ночью и обнаружить, что тебя обвивает удав, а кобра кусает за хер.

– Врешь, – повторил Ник, но на всякий случай отступил к своей тележке.

Томми сунул сигару в карман рубашки.

– Пора сваливать. Все равно уже ни черта не видно. Если бы мы поехали в Майами, как собирались, могли бы всю ночь играть на освещенном поле. А вместо этого мы здесь. – Он безнадежно махнул рукой в сторону лавовых полей.