Мария Введенская
Мир Уэйда
Однажды человек теряет всё….
Так ему кажется.
Он больше не понимает, зачем ему жить дальше.
Однажды в дела человека вмешивается Вселенная….
Чтобы он понял….
Чтобы не казалось….
– Я дома. – глухо, словно из бочки крикнул Уэйд и закрыл за собой дверь.
Последние полторы недели выдались, прямо сказать, претяжелыми…. Хотя чего скрывать – они оказались полным говном. Уэйд, конечно, был далеко не мальчик, но на память, слава Богу, не жаловался, и теперь, перебрав в голове с десяток неудачных периодов в жизни, мог открыто признаться, что хуже этих десяти дней у него никогда не случалось. Он стащил грязные из-за постоянного пребывания на стройках ботинки и отбросил их словно тяжелые гири, которые обязался себе доносить до этой минуты. Засохшая местами грязь поднялась пылью в воздух и осела на остальную разбросанную обувь. Кому теперь какое дело? Раньше все аккуратно стояло на стойке в прихожей, но четыре дня назад Уэйд психанул и сломал ее. Психанул, когда собирал ее вещи по коробкам. И теперь его обувь в хаотичной манере, словно мертвые муравьи валялась повсюду.
Никто не ответил. Оно и понятно, в доме ведь никого не было, кроме самого Уэйда, бредущего в кухню, где раковина, битком забитая грязной посудой, дурно попахивала, а липкий от пролитой выпивки пол лоснился пятнами коричневатого цвета. Такое случалось и раньше, когда на его «я дома» никто не отвечал, потому что Крис вышла за покупками, к примеру, или еще куда-нибудь. У нее всегда находилось куда выйти. Вечно деловая Крис – незаменимая и нарасхват. Но сейчас все было по-другому. Сейчас тот факт, что он – Уэйд – дома, был действительно никому не интересен.
А вообще привычка забавная…. Давным-давно, что сейчас уже кажется ненастоящим, когда они оба учились в институте, Уэйд не на шутку увлекся восточной культурой, и вычитал, что у япошек есть обычай извещать о своем появлении, даже если дома никого нет. Тадаима – так это звучит. Что-то в этом одинокое и безумное…. Но тогда в шестьдесят восьмом, когда они только-только решали, куда податься, чтобы устроить свою жизнь, осесть и свить гнездо, это показалось чрезвычайно милым. Тем более что было, кому говорить. Сколько же времени прошло с тех пор? Хренова туча – иначе не скажешь…. Сорок два года. Целых сорок два года. Хороших, веселых, полных любви и иллюзий, что все это будет длиться вечно…. Как смешно.
Уэйд открыл холодильник и достал банку пива…. Холодильник, в котором кроме этой самой банки больше ничегошеньки и не было. Надо бы поесть… – промелькнула ленивая, ничем не окрашенная мысль в его голове. Да, наверное, надо…. Уэйд оценивающе осмотрел кухню, так словно видел ее впервые за последнее время, и на лицо легла тень отвращения. Нет, он определенно не хотел пить свое пиво в этом сральнике… к черту всё.
Он поплелся в ванную комнату, расстегивая клетчатую рубашку и практически залпом хлебая пиво. Ванная, похоже, была одним из самых чистых мест в доме… вероятно, потому что Уэйд не часто сюда захаживал за последние полторы недели. Только лишь для того, чтобы слить жидкость, которой заливался доверху. Он бросил пустую уже банку в раковину и открыл душевую кабинку, включил холодную воду, постоял немного, потом разделся, скинув одежду на пол, и встал под душ, не проронив ни звука, ни охнув, и даже ни вздохнув. Холодная… горячая – какая разница. И как ему вообще такая идея пришла в голову? Наконец, помыться? Прям крещение… не иначе.
Поначалу вода обжигала, но вскоре Уэйд свыкся с ней и перестал обращать внимание. В конце концов, не это ли сейчас ему было нужно – немножко охолонуться, чтобы хоть чуточку привести мысли в порядок, а процесс мышления – в режим работы? Где-то в гостиной зазвонил телефон, но лицо Уэйда осталось безмятежным, словно он его и не слышал. За последние полторы недели телефон звонил довольно часто. Пожалуй, даже чаще, чем за весь последний месяц, а то и два, но Уэйд не реагировал. Надо бы отключить… – подумал он, но тут же забыл об этом. Его внимание сейчас куда-более занимало его собственное тело – нагое шестидесяти пятилетнее тело. Вот оно – время в работе.
По правде сказать, Уэйд был в довольно неплохой форме для своего возраста, однако все же в худшей, нежели десять дней назад, которые сделали его отечным, помятым и нездоровым. Тогда он бегал по утрам, хотя теперь говорят, это вредно. Но ему было все равно. Он делал это для Крис. Чтобы ее щеки розовели, когда он раздевается перед ней. Да, ее щеки до сих пор розовели, и да, они до сих пор спали вместе, как любовники – чувства не притупились, и страсть не охладела… хотя прошло целых сорок два года. А теперь это довольно жалкое белесое и отечное строение человекообразной формы с безвольно повисшим членом, что придавало еще большей жалости образу, стояло под ледяной водой и думало: а не поесть ли? – хотя под едой подразумевалось нечто другое… то, что безотказно сливалось в унитаз. Главное, не забывать спускать, а то от самого чистого места в доме ничего не останется. Интересно, что бы на это сказала Кристин?
Уэйд выключил воду, вытерся давно уже несвежим полотенцем, одел то, что валялось на полу, и вышел из ванной. В прихожей было раскидано по меньшей мере шесть пар обуви в росчерках засохшей грязи, но из уважения к Крис, он одел самые чистые ботинки. Жена весьма негативно отнеслась бы к подобному, если не сказать больше. Ему частенько влетало, случись притащить грязь в дом. Возможно, сейчас он подсознательно хотел ее взбесить настолько сильно, чтобы вернуть? Хотя это полное безумие.
Последние полторы недели напрочь снесли ему крышу, уничтожив того Уэйда Стивенса, коим он являлся в течение шестидесяти пяти лет…. Уничтожив веселого простодушного парня, не терпящего предательства и лжи. Парня, которого все уважали за искренность чувств и справедливое отношение к людям, за честность, за непоколебимую веру в добро, за трогательную правильность и прямоту. Этого парня больше не вернуть, и более того, с каждым днем будет становиться только хуже, пока он не добьет себя, и изменить ничего нельзя… да и ни к чему, пожалуй.
Надо с этим заканчивать… – подумал Уэйд Стивенс, а вслух сказал:
– Надо бы поесть… – и вышел из дома, осторожно закрыв дверь, как любила Крис.
Девятого июня разразилась гроза. Причем она была такой силы, что даже старожилы Вермингтона – небольшого городка в Мичигане – не смогли припомнить подобного. Рвало и метало. Ветер гнул до земли деревья, молнии, словно стрелы Зевса, обжигали небо, а раскаты были столь оглушительными и внезапными, что дети взвизгивали, собаки забивались в темные углы, а преподобный Роули и вовсе дрестанул в штаны, хоть и случилось это, слава Богу, не во время проповеди. Правда, Дороти Селфридж, которая собственно и разнесла по городу сию новость, утверждала, будто в тот злополучный момент именно ее исповедью занимался преподобный. Интересно, есть ли надежда на отпущение грехов после такого? Или Бог так хохотал, что пропустил все мимо ушей? И все это было бы действительно смешно, если бы не было так грустно. Потому что именно в тот самый момент в доме № 37 по Парковой улице умерла Кристин Стивенс, сделав дальнейшую жизнь своего мужа Уэйда невыносимой…. Остановилось сердце, а точнее фибрилляция желудочков, которую скорей всего спровоцировал инфаркт – так сказали медики. Да уж… ничего себе раскатец. Кто-то дрищет, а кто-то умирает…. Парадокс. Смешно и страшно. Возможно в мире просто необходимо наличие того и другого каждую секунду.
