Юная Фима была девочкой! Смехота! А кем, интересно, она была сейчас? Я фыркнул. Можно ли Ганса представить школяром в наглаженной рубашке, в галстучке и с портфелем? Можно, конечно. Если предварительно крепко напиться. Тем не менее, машину я остановил, снисходительным взглядом прошелся по непритязательному фасаду здания. Кинотеатр скорее походил на кино-забегаловку, но назывался, разумеется, «Родиной», что должно было по идее обижать, но отчего-то совсем не обижало. Национальное самосознание тесно срослось с национальным самооплевыванием. Хронически унижаемые в собственных глазах мы - о чудо! - постепенно перестали быть таковыми.
- Хочешь зайти?
- А можно? - глаза Фимы загорелись.
Вероятно, ворохнулось под грудью октябрятское прошлое, запалило ностальгическую свечечку. Эта самая свечка, должно быть, и зажглась в её карих глазках. Я улыбнулся. Ощущение было таким, словно заглядываешь в дверную щелку дядиной спальни.
- Конечно, можно. Сегодня, я - царь и бог, исполняю любые желания.
Припарковав машину к наполовину раскуроченной чугунной оградке (явно трудились молодцы перед очередным организационным слетом), отворил дверцу.
- Ну что, зайдем? Рискнем, как говорится, здоровьем.
- Почему - здоровьем? - удивилась она.
- Примерно в таком же кинотеатрике, - объяснил я, - в дни моей светлой юности мне вышибли первый зуб.
Она засмеялась и тут же, спохватившись, зажала себе рот.
- Можно, - разрешил я. - Можно смеяться, можно даже заказывать мороженое в вафельных плевательницах. Уж нырять в детство, так плашмя и пузом! Как мартовский кот в водосточную трубу.
Озабоченно почесывая макушку, Ганс обогнал нас и скрылся в вестибюле. За ним протопала парочка «моряков».
- Они тебе не помешают? - я кивнул в сторону охраны.
Фима пожала плечиками.
- Сама не знаю. Странное состояние! Что-то помню, а что-то нет. И непонятно, что мне здесь нужно?
- Но что-то, видимо, нужно?
- Представь себе - да! Иду, будто кто-то тянет. В этот самый кинотеатр и именно на этот сеанс.
- Вот Гансик и поглядит, кто это тебя туда завлекает. - Я взглянул на афишу, нараспев прочитал: - Ковбои нашего времени… Забавно. И действительно что-то напоминает.
- Тебе тоже? То есть… Я хотела сказать «вам».
- Что хотела, то и сказала. Не надо лгать, Фимочка. Пусть будет «тебе», я не против.
Мы зашли в фойе, контролерша у входа старательно отвернулась, будто и не видела нас. Разумеется, Гансик успел наплести ей пугающих небылиц. Он это умеет. Я щелкнул пальцами и вынырнувшему кудеснику сурово выговорил:
- Без фокусов, Ганс. Два билета, как положено. Ганс ломанулся к кассе, но я уже передумал. Протянул ему пару зеленых купюр.
- Заплати за весь зал. Всех лишних выпроводи. Только интеллигентно! Никого не обижать. Деньги за билеты вернуть.
- Понял, босс! - Ганс плотоядно уставился на ободранную, толпящуюся у батареи центрального отопления компанию. Кроме этой команды в фойе прогуливалось ещё три-четыре парочки, а больше зрителей не наблюдалось. Я покрутил головой. Не слишком кучеряво живут нынешние кинотеатры! С такой-то публики!
Предложив Фимочке согнутую руку, я галантно шагнул вперед. Она цопнула её с какой-то пугливой поспешностью. По сию пору боялась чего-то дурочка. Некоторые штришки в её поведении меня явно настораживали, но задумываться над этим было лень. Один из «морячков» торжественно распахнул перед нами двери, раздвинул бархатные шторы, и мы степенно вступили в пустой зал.
Дощатый пол, украшенные пилястрами колонны, стандартная лепнина под потолком. Справа, слева и сверху цветастые гербы некогда дружественных республик, пшеничные колосья и знамена, знамена, знамена… Но более всего поражала люстра. Огромная из тысяч граненых стекляшек, она гасла на глазах, напоминая заходящее, солнце. Мы поспешили занять места, и эхо шагов гулко загуляло под сводами.
Никто не сорил семечками, никто не блажил в первых рядах, и подобно Фимочке я все более проникался мыслью, что не зря оказался в этом месте. Казалось, что-то проникло в позвоночник, стальной пружиной выпрямило тело, пропитав напряженным ожиданием чуда. И чудо действительно свершилось. Едва мы устроились на фанерных холодных сидениях, как застрекотал кинопроектор. Мутный от золотистой пыли луч оживил полотно экрана, высветив на нем название фильма и профиль человека в широкополой шляпе. Заиграла мрачная мелодия далеких прерий, и камера потихоньку стала наезжать на скрытое дымкой лицо ковбоя. А потом Фима вскрикнула, больно стиснув мою руку ноготками. Где-то под темечком у меня звонко перещелкнуло, как бывало порой при демонстрации наиболее сложных фокусов. Холодные мурашки стайкой засеменили по спине. Дымка, скрывающая героя окончательно рассеялась. С экрана на нас цепко глядели глаза Ящера.
Да, да! Я сам, непонятным образом перенесшийся на экран, взирал на двух съежившихся в пустом зале зрителей. Взирал, надо заметить, очень и очень нехорошо. Фильм занялся, подобно лесному пожару. Замерев на своих местах, мы молча смотрели и слушали.
В ковбои нынешнего века
Мне, вероятно, не пролезть,
Хребет иного человека
Пусть оседлает эта честь…
Олег Раин
Фима дрожала, как осиновый лист, а я… Я скрежетал зубами и мысленно клокотал. Черт подери! Да меня словно током пронзило! Жутковатый, знакомый по снам паралич приковал к месту, а в один из моментов вдруг показалось, что впереди сидят ещё люди - десятка два или три зрителей. Они располагались ко мне спиной, однако взгляды их я невообразимым образом чувствовал. Бывает так, когда затылком ощущаешь чей-то ствол, чей-то прищуренный глаз, - сам не раз испытывал подобное. Здесь наблюдалось нечто похожее. Хотя… При чем тут стволы и взгляды! Все эти псевдозрители были, разумеется, обычным наваждением, более страшным казалось другое - то, что мы сейчас видели. Ощущая внутреннюю дрожь, я сидел и пальцами стискивал обгрызенные подлокотники. Я был не в силах оторвать взор от экрана. Нам демонстрировали вещи, о которых не знал никто, кроме меня! Меня и тех отошедших в мир иной, что не могли уже поведать никому о своих последних минутах. Впрочем, черт с ними, с последними минутами! Необъяснимое заключалось в том, что это не было фильмом! На белом полотне под музыку техасских вестернов планомерно прокручивалась моя собственная жизнь! И на экране был тоже я! Не артист, не двойник, а именно я! И Ганс был самый настоящий, и покойный Мак, и Дин-Гамбургер - один из лучших моих снайперов. Значит… Кто-то умудрился заснять нашу теплую компанию! Самым искуснейшим образом! И мы, экранные идиоты, гоготали и подшучивали, накачивались джином и безобразничали, ни о чем не догадываясь, не подозревая. Сюжет же, надо признать, раскручивался по всем правилам нынешних триллеров. Зрители требовали, чтобы кинобифштекс был обильно полит кровавым кетчупом, и милостивые режиссеры не видели причин, чтобы отказывать им.
