— Вот и ладненько. Я как с делами управлюсь, и заеду. Эх, Дмитрий, такая наша рыбацкая жизня, все последний денек провожают, а я крутись, белкой в колесе.
Нажал кнопку отбоя.
— П-падальщики чертовы, — сказал, глядя на белую круговерть. И стал набирать другой номер.
Телефон, выпавший из кармана черных джинсов, заиграл томную мелодию. Генкина рука дернулась на Ритином плече. Она заворочалась, потянулась к телефону, почти съезжая с кровати.
— Не бери, а?
— Как не брать, надо, Геночка.
Найдя его руку, прижала к своему бедру. Генка уткнулся щекой в позвоночник и услышал голос изнутри, там, где он только рождался:
— Але?
Спина под его щекой стала жесткой и покрылась мурашками. Он зажмурил глаза и стал быстро думать, пусть бы все хорошо, все-все хорошо…
— К шести? Обязательно? А я как раз позвонить хотела вам. Нет. Ну, я думала… Знаю, что должна. Да. До свидания.
Он услышал кожей, как напряглась на спине мышца от того, что протянула руку и положила телефон на пол. А больше ничего. Не повернулась, лежала так же молча и напряженно.
— Кто звонил?
— Никто.
— Ага. Имени не назвала, ни разу. Боишься услышу, да?
— Дурак ревнивый. Это не то, что думаешь.
— Откуда знаешь, что думаю?
Она молчала. Генка ждал. Все, что пришло этой ночью, упав на двоих плавными паутинками цвета нестрашной и нестеснительной крови, все это расползалось мягкими клочьями. И было не удержать. Не помогли горячие просьбы шепотом в голове. И что теперь?
— Вот что, Ген, — Рита села в постели, как бы отвечая на его вопрос, — ты иди пока, ладно? Скоро мать прибежит, не надо, чтоб видела.
— Так, а бабка же?
— Баб Настя ей не скажет. Давай, одеваемся, хорошо?
— Нет.
— Что нет? — Рита повернулась и посмотрела с испугом.
— Не хорошо.
— А-а… Ну, я потом объясню. Ну что же ты? Вставай. А то мне попадет.
Генка сел, натягивая на живот простыню. Пришли и замаячили перед глазами увиденные в компьютере снимки. Смотрел, как Рита, прыгая на одной ноге, свесив на плечо спутанные волосы, натягивает джинсы. Сказал, тяжело роняя слова, еще сам не понимая, что именно скажет:
— Он звонил, да? Гулять будете?
— Какое гулять, дурак.
— Ну, да. Работать, значит. Для кого гульки, а кому и работа это. Так?
Рита выпрямилась, держа руку на пуговице джинсов. Глянула смутно из-под упавших на лоб волос:
— Ты о чем?
— Сама знаешь о чем.
Смотрел, как она, промолчав, схватила щетку и стала, отвернувшись к окну, с силой проводить по волосам. Ему было так больно, что хотелось сделать с ней что-то плохое. Или хотя бы сказать…
— Проститутка!
Она застыла, с белой полоской лифчика поперек спины, притискивая к груди смятую футболку. Обернулась.
— Ты… не имеешь права. Так. Говорить.
— Имею! После сегодня — имею!
Швырнув футболку в угол, подошла, упала перед кроватью на колени. Смотрела снизу и глаза были огромные и все в него, с мольбой:
— Геночка, я не могу сейчас. Я все-все тебе скажу, потом. Скоро мать. Уходи! А завтра вечером встретимся, ладно? И хочешь, убежим, хочешь?
Он смотрел ей в лицо и снова подумалась старая мысль, что с подружкой имена у них перепутаны. Не Рита она, а Тамара, царица Тамара. Волосы темные и нос с горбинкой. Под глазами нежные тени. Но разве царицы смотрят голодной собакой, когда говоришь «проси, служи». И просит, служит. И на снимках этих…
Натянул по животу простыню до подмышек, тяжело было рядом с ней одетой — голым.
— Я тебе не верю.
Рита встала, с потухшим лицом. Свалила на кровать его штаны и свитер:
— Оденься. И сядь вот тут. Я скажу, в чем дело, сейчас. Но ты мне пообещай…
— Не буду ничего обещать.
— Гена!..
По коридору шуршали бабкины шаги, пел издалека телевизор. Генка оделся, сел на кровать и сложил на коленях руки. Рита села на стул. Опустила голову и стала щипать, накручивая на палец, край бахромчатой скатерки. Сказала голосом самым обыкновенным, в котором в самом нутре его дрожала насмерть натянутая нитка:
— Яков Иваныч меня продал. Ну, не меня, а мою, ну… Девственность мою.
— Как?
— Что как? Вот! Целку мою продал! Чтоб сегодня — гостям. На праздник приедут. Чтоб сегодня, ночью.
— Рит…
Стукнула о стол упавшая вазочка. Рита продолжала накручивать на палец оторванный нитяной хвостик.
— Ну, вот… А теперь — хер ему! Понимаешь? Я сама, кому хочу. Вот и…
— Так тебе нельзя туда! Теперь нельзя! Ты же… Ты скажи отцу, да что это!
Рита заправила волосы за уши. Натянула и одернула черный свитерок.
— Как тебе наш телевизор?
— Что?
— Это плазменный. И комп, смотри, какой у меня стоит. Знаешь, сколько стоит?
— Так ты?… За это деньги, что ли?
— Он моим родителям второй год платит. Просто так. Как бы стипендия. Думаешь, мне? Ага. Я от него за два года видела три подарка и денег так, по мелочи, на помаду и духи. Вот, при тебе кинул много, за фотки в зале. И то, чтоб все слышали, понимаешь? А отец от него в карман получает столько, сколько сам за месяц зарабатывает.
— И что, он не понимает? Батя твой? Ты б сказала!
— Говорила.
— А он?
Рита бросила измочаленную кисточку на пол и наступила на нее босой ногой:
— А он говорит, с нами — девками так и надо. В строгости держать, чтоб место знали…
Издалека белым редким песком доносились крики чаек. По коридору шмыгали бабкины шаги, вроде живет она там, в коридоре. А в маленькой комнате с неширокой кроватью и комодиком, застеленным салфеткой с кисточками, набита была тишина. Мысли ползали в ней, как жуки в старой вате — насквозь, вверх и вниз, в стороны, но толку от них не было. И потому не приходили слова. Генка сидел, с закаменевшей спиной, и в нем болталось, поднимаясь к горлу мутной водой, сожаление о вчерашнем дне, когда ясно знал, что должен сделать. А может и сегодня не поздно еще?
— Слышь, Рит, ладно, потом все расскажешь.
Он встал. Выглянул в окно. Солнце еще сидело за склоном холма и он темнел под утренним небом, резко показывая щетку травы на макушке.
— Никуда не пойдешь. Я тебя спрячу, в старый сарай лодочный, чтоб вообще никто. Там комната есть, в ней даже розетка. Обогреватель старый стоит, одеяло. Сейчас бери, чего надо и…
— Не пойду.
— Что?
Рита забрала волосы и стала увязывать их в тугой хвост на затылке. Белое лицо, как перья на животе у чайки. Без выражения.
— Я вчера решила сама и нашла тебя. И сегодня сама разберусь. А то все вы хороши командовать. Один с детства командует, другой игрушечку из меня сделал. Думала ты другой, но ты точно такой же. Иди, подай, принеси, прячься…
