Взглянув на дверь, он подумал, не следует ли пойти поискать Делгарда Репортер не знал, сколько времени прошло с тех пор, как священник ушел, но, судя по множеству записей, перевод занял несколько часов. Фенн сердился на себя, что заснул. Странное время Делгард выбрал, чтобы пойти в церковь, впрочем, Фенн мало знал о жизни подобных людей: может быть, это в порядке вещей — проявлять свою набожность в столь поздний час. С другой стороны, Делгард мог просто выйти проведать двух молодых священников, в чьи обязанности входило не спать всю ночь на примыкавшем к церкви лугу. Среди этих сумасшедших вокруг было бы разумнее нанять охрану, но, видимо, у церкви в этих делах свои методы.
В комнате и при закрытой двери было по-прежнему холодно. Фенн заметил, что огонь в камине почти погас, обгоревшие поленья тлеют, и лишь белесые участки золы нарушают их черноту. Он подошел к камину и подбросил еще два полена; когда они упали, угли коротко озарились пламенем. Репортер отряхнул опилки с рук. Хотелось, чтобы поленья разгорелись, а то холод начинал пробирать до костей.
Сырые дрова зашипели, и снизу их начали лизать язычки пламени. Фенн удовлетворенно хмыкнул и повернулся к столу. Почему-то взгляд притянуло к окну, к просвету между шторами. Он плотно запахнул их, словно ночь снаружи злобно подглядывала, и снова сел, придвинув к себе большой блокнот Делгарда Репортер начал читать, и его снова охватил озноб.
Октября семнадцатый день, года 1560.
Она умерла, но еще не лежит в земле. Ночью я видел ее пред собой — злобное порождение ада, которое не может обрести покой и не дает покоя мне, гниющее творение могилы. А ведь когда-то я ласкал ее. Впрочем, ее красота не пострадала И теперь прелестная, проклятая Элнор не оставит меня, не уйдет, пока я числюсь в ее порочном выводке.
Да, я заслужил такую судьбу, ибо мои грехи вопиют и нет им прощения от Бога на небесах. Может быть, мое безумие — это начало искупления, и это лучший удел, чем ад, в который она влечет меня. Но она воззвала ко мне, и конечно, она, моя Элнор, получит меня.
Мои руки дрожат, так как она здесь! Присутствие ее трупа делает воздух зловонным!
(Здесь рукопись невозможно прочесть или догадаться, о чем идет речь. — Д.)
Мой отец, этот благородный лорд, запретил мне исповедоваться епископу, поскольку видит в моих глазах одно безумие и хочет приглушить мои сумасбродные излияния. И так он держит меня пленником в этой убогой церквушке, и только слуги и местные крестьяне терпят вид моего упадка. Я больше не свободный человек, поскольку пал в его глазах, и нельзя упрекнуть его за это. И все же сколько мне еще слышать его язвительные насмешки:
«Что раз уж золото ржавеет, то от железа ждать чего ж?
А вера коль в попе не велика,
Чего же ожидать от мужика!»
Но несмотря на все его презрение, я знаю, что он не понимает всей глубины моего греха. Надо спешить! Хотя мой лоб горит, а руки дрожат как в лихорадке, нужно записать, чтобы другие могли прочесть о той, чья месть безгранична и не связана земным временем Дай мне силы, всемилостивый Господи, и не откажи мне в мужестве выполнить этот долг, чтобы другие узнали ее подлость и были предупреждены. Эти слова разоблачают мою вину.
Вы, кто читает это, не сочтите меня сумасшедшим. Но не упускайте из виду нашею Спасителя, который в вас, дабы не соблазнило вашу душу это признание.
(На этом месте сплошные каракули, многое зачеркнуто. Как будто автор не мог изложить мысли на бумаге, — Д.)
Долгие годы я служил в церкви Св. Иосифа в Бенфилде, и там я познал радость. Деревня была моим домом, сельчане — моими доверчивыми чадами. Я прекращал распри, и люди внимали моим речам, поскольку верили в слово Божье. Женщины изливали мне свои печали, и я был рад облегчить жизнь этим простым людям, так как это придавало смысл моей жизни и добродетель моей душе. Дети побаивались меня, так как лицо мое неприятно. Однако молодым приличествует страх перед Божьим служителем на земле. Мою святость уважали, и в моем приходе господствовала истинная вера на протяжении всех смутных еретических времен.
(Он упоминает о Реформации и учреждении англиканской церкви во время царствования Генриха VIII. — Д.)
Никто не подрывал моей веры, но Зло проникло в мою душу и продолжает владеть ею.
Это настоятельница монастыря привела ко мне Элнор, не зная, что творит зло. Элнор, эта проклятая монахиня, с виду была чиста и нежна — дитя, невинное дитя, и я не узрел в ней измены Богу и роду людскому. Душа ее была чернее сажи, а ум ее полон коварства, и вся она вооружена ложью. Ее госпожа считала ее совестливой, но эта благонравная душа не проникла в изощренную порочность Элнор.
Ей предстояло прислуживать в церкви, помощница была мне очень нужна, поскольку у меня было множество дел. И тогда во мне зашевелились низменные желания, побуждения плоти, которых я не мог подавить, нечестивые мысли поколебали мое целомудрие. А она как будто с самого начала знала о моей скрытой греховности, поскольку ее глаза ясно смотрели прямо мне в душу. Такова была ее тайна. Слишком скоро я понял, что Элнор не похожа на остальных женщин и что ее святые занятия — всего лишь игра извращенного ума. И все же именно ее ум впервые отвлек меня от моих обязанностей. Мои занятия касались астрономии, медицины, физики и даже древнего эзотерического искусства алхимии, а в медицине и в алхимии ее знания намного превосходили мои.
(Как сын богатого дворянина, он вполне мог обучаться таким разнообразным наукам. Но как могла быть столь образованной монахиня? — Д.)
Вскоре меня очаровали ее познания — и так я попался.
С самого начала она была не похожа ни на одного из верующих, кого я знал — а сказать по правде, вообще ни на одну из женщин. Элнор прилежно выполняла свои обязанности, но в ее улыбке скрывалась какая-то тайна, ее взгляд слишком долго задерживался на мне. Вскоре я был околдован — и впоследствии это слово оказалось вполне верным. В первые дни я видел только ее простодушную невинность, а не истинную сущность, которая дурачила меня. Мы вместе молились, и больше всего она преклонялась перед Благой Богоматерью, дочерью Св. Анны. В то время на деревню напал мор — это была не чума, но болезнь многих приковала к постели. Двое детей умерли, но они от рождения были слабыми. Так что Богу воздали за его милость и за то, что послал таких искусных смертных для заботы о больных, ведь ее искусство врачевания вскоре стало всем известно, и даже лекари — шарлатаны, хотя и доброжелательные люди — выражали свое восхищение. К нам в нашей работе присоединились еще две святые сестры. Эти две новые помощницы, их звали Агнесса и Розамунда, остались при церкви и после того, как мор прошел. Все говорили, что ее рукой движет Божий промысел, что она, лишь взглянув на человека, будь он главой магистрата или простым пастухом, могла определить, сухость в нем или холод, жар или влага.
