– Бедняжка Нина! – горестно воскликнул он. – Я не причиню тебе боли, но понадобится немало времени, чтобы ты окрепла.
Он всегда спрашивал имена кукол, которые ему приносили. Если люди знали, как их называли дети, то говорили. Имя Нина полюбилось ему сразу. Она понравилась мистеру Пюклеру больше всех кукол, что он повидал за многие годы. Он чувствовал, что его тянет к ней, и решил сделать ее идеальной – и неважно, сколько труда на это потребуется.
Мистер Пюклер медленно, но упорно работал, а Эльза тем временем наблюдала за ним. Она ничего не могла сделать для бедной Нины, чья одежда не нуждалась в починке. Чем дольше кукольный мастер работал, тем сильнее влюблялся в светлые волосы и прекрасные карие стеклянные глаза. Иногда он забывал обо всех других куклах, что ждали ремонта, лежа бок о бок на полке, и часами сидел, вглядываясь в лицо Нины, сосредотачивая все свои силы на том, чтобы скрыть даже крошечный след страшного происшествия.
Наконец Нина была удивительным образом отремонтирована – сам мастер должен был это признать. Все условия оказались самыми благоприятными: смесь прекрасно затвердела с первой пробы, а погода выдалась превосходной и сухой, что вообще немаловажно для кукольной больницы. Но шрам – тончайшая линия поперек лица, тянущаяся справа налево, – остался различим его острым зрением.
В конце концов мистер Пюклер понял, что не может сделать большего, да и младшая няня уже дважды приходила узнать, не завершена ли работа. Как же грубо звучал поставленный таким образом вопрос!
– Нина еще недостаточно окрепла, – каждый раз отвечал мистер Пюклер, не готовый пока на расставание с куклой.
Вот и теперь он сидел перед квадратным столом, за которым работал. Нина лежала перед ним рядом с большой картонной коробкой. «Будто гроб», – подумал он. При мысли, что Нину придется положить туда, спрятать ее милое личико за оберточной бумагой, закрыть коробку крышкой и перевязать веревками, взгляд мистера Пюклера потускнел, и он прослезился. Никогда больше не удастся ему заглянуть в стеклянные глубины ее прекрасных карих глаз и услышать, как тихий деревянный голосок произносит: «Па-па… Ма-ма». Это были мучительные минуты.
В тщетной попытке отодвинуть время расставания он перебирал липкие бутылочки со смесями, клеем, смолой и краской, глядя по очереди на каждую, а затем на лицо Нины. Все его маленькие инструменты лежали аккуратно в ряд, но он знал, что их применять не к чему: Нина достаточно окрепла и в стране, где не было бы безжалостных детей, причиняющих боль, могла прожить сотню лет с одной едва различимой линией поперек лица, напоминающей об ужасе, случившемся с ней на мраморных ступенях дома Крэнстонов.
Внезапно сердце мистера Пюклера переполнилось чувствами, и он резко поднялся с места.
– Эльза, – нетвердо проговорил он, – ты должна сделать это ради меня. Я не могу вынести вида того, как она ляжет в коробку.
Мистер Пюклер отошел и встал лицом к окну, а Эльза тем временем проделала то, на что его сердце оказалось не способно.
– Все? – не поворачиваясь, спросил он. – Теперь унеси ее, милая. Надень шляпку и отправляйся в дом Крэнстонов. Я обернусь, когда ты уйдешь.
Эльза привыкла к чудаковатому отношению отца к куклам, и, хотя никогда не видела, чтобы он был так тронут из-за расставания, ее это не удивило.
– Возвращайся как можно быстрее! – сказал мистер Пюклер, услышав, как она отодвинула засов. – Уже и так поздно. Не следовало бы отправлять тебя в такое время, но я больше не могу переносить эту муку.
Когда Эльза вышла, он отошел от окна и снова сел за стол, ожидая, пока дочь возвратится. Он тронул рукой место, где лежала Нина, очень нежно, и принялся вспоминать ее окрашенное мягким розовым цветом лицо, стеклянные темные глаза и локоны светлых волос.
Вечерело долго, как обычно случается поздней весной, но вот уже начало темнеть, а Эльза все не возвращалась. Ее не было полтора часа – намного дольше, чем мистер Пюклер рассчитывал, ведь особняк Крэнстонов находился всего в полумиле от Белгрейв-сквер. Он подумал, что ей, возможно, пришлось ожидать в доме, но, когда сгустились сумерки, его беспокойство возросло, и он принялся ходить взад-вперед по темной мастерской, думая более не о Нине, а об Эльзе, живом ребенке, которого он так любил.
Не поддающееся описанию тревожное чувство постепенно овладело им, порождая желание быть с кем угодно, но только не оставаться одному. В нем зарождался страх.
Мистер Пюклер с сильным немецким акцентом обозвал себя глупым стариком и начал на ощупь искать в сумерках спички. Он знал, где им полагалось лежать, ведь они всегда хранились в одном месте, возле небольшой жестяной коробочки с сургучом разных цветов, который он использовал при некоторых работах. Но сейчас, в темноте, отыскать их почему-то не удавалось.
Он был уверен, что с Эльзой что-то случилось. Страх все нарастал, но мистер Пюклер полагал, что смог бы его подавить, если бы только нашел спички и узнал, который час. Он снова и снова называл себя глупым стариком и вздрагивал от собственного голоса в темноте, но найти их никак не мог.
На улице было сумрачно. Мистер Пюклер подумал, что еще можно разглядеть, который час, если подойти к окну. А потом он мог бы сходить за спичками в чулан. Отойдя от стола, чтобы не натыкаться на стулья, он пошел было через комнату.
И вдруг замер. Что-то преследовало его в темноте. Казалось, будто крошечные ножки тихонько ступали по деревянному полу. Мистер Пюклер остановился и прислушался, в затылке у него покалывало. И ничего не услышал. Действительно, он просто глупый старик! Однако, сделав еще пару шагов, он вновь ясно различил тихое шуршание. Отступив к окну, мистер Пюклер так сильно прижался спиной к раме, что стекло затрещало. Воцарился мрак. Вокруг было тихо и, как обычно, пахло клеем, краской и древесными опилками.
– Это ты, Эльза? – спросил мистер Пюклер и удивился страху в своем голосе.
Ответа не последовало, и он, поднеся часы к глазам, попытался рассмотреть циферблат. За окном были серые сумерки, но не сплошная темнота. Насколько мистер Пюклер смог разглядеть, часы показывали не более двух-трех минут одиннадцатого. Он пробыл в одиночестве уже долго и теперь окончательно испугался за Эльзу, оставшуюся на улицах Лондона в такой поздний час. Он бросился через комнату к двери и, пока возился с засовом, четко расслышал, как крошечные ножки проследовали за ним.
– Мыши! – бессильно воскликнул он, как только открыл дверь. И тут же, ощутив, как по спине пробежал холодок, мгновенно затворил ее за собой.
Проход был совсем темным, но мистер Пюклер надел шляпу и через мгновение, дыша уже спокойнее, вышел в переулок. И поразился тому, как еще светло под открытым небом. Он ясно различал тротуар под ногами и улицу вдалеке, на которую выводил переулок, слышал смех и крики детей, играющих на свежем воздухе. Он удивился своей недавней тревоге и даже подумал, не вернуться ли в дом, чтобы спокойно дождаться Эльзу, но тут же почувствовал беспокойство, и страх снова овладел им. В любом случае, следовало пройтись к дому Крэнстонов и расспросить прислугу о девочке. Может, она просто приглянулась какой-нибудь из женщин, и та сейчас угощает ее чаем с пирожными.
