Лешка посмотрел в его зеленые глаза, похожие на два световых колодца, и подумал, что имя «Мертвый бог» совершенно ему не соответствует. «Живой бог» подходит гораздо больше.
— Можно мне поехать с вами? Я хочу увидеть сяня.
— С нами нельзя, — с сожалением сказал Мертвый бог. — В Сферы Чистоты пускают только богов. А сяня ты еще увидишь, поверь мне. Он сам тебя найдет. Ты хочешь чего-нибудь еще?
Лешка задумался.
— А можно мне забрать отсюда Лаврика? — спросил он. — Только не в виде зомби, а чтобы он стал живой?
Мертвый бог выглядел озадаченным.
— Как ты себе это представляешь?
— Не знаю… Это ведь вы были царем Нижнего мира, а не я. Вам виднее.
— Ну ты и задачку мне поставил… — Мертвый бог в раздумье наморщил лоб, но очень скоро опять повеселел: — Есть одна идея! Хотя не знаю, это ли ты имел в виду…
Сначала человеческий зародыш — это просто шарик из клеток, похожий на виноградную гроздь с маковое зерно величиной. Потом он развивается в плодное яйцо. Неделе на третьей он напоминает крошечного червячка, на четвертой — хвостатого головастика. На пятой у головастика вырастают плавники и намечаются жаберные складки. На шестой закладывается позвоночник и появляется зачаточная система кровообращения, а жабры пропадают. На седьмой неделе плавники начинают превращаться в будущие руки и ноги, намечаются черты лица и признаки пола. На третьем месяце развития зародыша уже не спутать ни с головастиком, ни с рыбой. У него есть руки, ноги, туловище и голова, и уже ясно, девочка он или мальчик.
Некоторые говорят, что именно в это время в зародыша вселяется душа.
Двадцатого марта ударил чудесный, по-зимнему бодрый мороз — минус пятнадцать. Весь город был в снегу, сияло солнце. На жестяном козырьке за окном, возвещая приход весны, попискивала сумасшедшая синица. Пищала весело, но простуженно, на двух нотах.
Лешка глядел на синицу и думал, что птица кое в чем разбирается. Как при таком морозе может быть весеннее солнце? Загадка природы, тем не менее вот оно — льется в окна. Еще Лешка помнил, что есть какая-то другая птица, которая начинает пищать в апреле, уже на трех нотах, и даже похоже на мелодию. Не исключено, что это та же сама синица, излечившаяся от ОРЗ. Пение той, другой птицы — это верный сигнал, что весна наступает по-настоящему и окончательно.
— Алешка! — раздался с кухни мамин зов. — Иди к нам, без тебя ничего решить не можем!
Завтрак уже давно закончился, но родители все сидели на кухне за чаем. Вот уже час шел семейный совет по «неотложному» вопросу: выбиралось имя для будущего Лешкиного брата. То, что будет брат, выяснилось только вчера, когда мама сходила на второе УЗИ. Как будто кто-то сомневался…
На столе перед мамой лежал длинный список мужских имен. Для его составления мама воспользовалась, помимо всех прочих источников, еще и святцами, поэтому там попадались такие имена, о которых Лешка даже не догадывался. Например «Иринарх» или «Елпифидор».
— Чего там мудрить — назвать в честь деда, — раз в десятый повторил папа. Он уже несколько раз порывался уйти с кухни в кабинет, но мама не отпускала.
— Ну же, Алешка! Как братика назовем?
— Я уже предлагал, — твердо сказал Лешка. — Лаврик.
— Это что еще за имя? — с подозрением переспросил папа, который этого предложения еще не слышал. — Лаврентий, что ли? Опять чего-то начитался? Ты еще «Феликс» предложи! Или уж сразу «Иосиф»!
Лешка пожал плечами. Он не собирался спорить с папой. В принципе, имя — это не самое важное. Когда получаешь паспорт, можно его и поменять.
«Жалко, что он все забудет, когда родится, — подумал Лешка, садясь пить чай. — Еще долго будет младенцем со всем, что прилагается: орать по ночам, писаться, ползать по квартире и портить мои вещи, еще лет до четырех с ним даже толком не поговорить будет. Но я все равно буду его любить».
Один из солнечных лучей этого мартовского утра неведомыми путями пробился через не мытое годами окно в пыльный сумрак студии на втором этаже Леннаучфильма. Нафаня немедленно подставил под него небритую физиономию и блаженно зажмурился.
— Солнышко-то какое весеннее! — промурлыкал он. — Зашибись!
Все сидели и зевали, не торопясь приступать к репетиции. Накануне парням из «Утра понедельника» пришлось, дожидаясь своей очереди выйти на сцену клуба «Катакомба», просидеть в гримерке аж до пяти утра. К этому часу и сами музыканты, и почти все зрители, кто еще не уснул, были уже в невменяемом состоянии, и триумфа не получилось. Сегодня вечером был шанс взять реванш в клубе «Психо». Клуб был попроще «Катакомбы», зато они выступали там в числе первых.
Михалыч повертел в воздухе барабанной палочкой.
— Ну, поехали?
Встрепанный Рэндом, зевая во весь рот, потянулся за гитарой. Нафаня призыв проигнорировал — он принимал солнечную ванну.
— А помните Ники? — неожиданно спросил он. — Я тут недавно услышал по радио «Максимум» одну клевую песню и сразу ее вспомнил. Жалко, не сказали, какая группа, сразу реклама пошла…
— Она, говорят, отыскала своего настоящего отца, — сказал Михалыч. — Он у нее какой-то крутой оказался, так она теперь не то в Москве живет, не то за границей.
— Может, это ее песня и была? — подумал вслух Нафаня. — Если музыку не забросила, может, и по телику ее увидим. Теперь-то у нее с продюсерами никаких обломов быть не должно.
— А я по ней скучаю, — неожиданно признался Михалыч. — Она прикольная была. Выдумывала все время всякую всячину. То у нее солнце разговаривает, то в подвале кто-то поет…
— Эх, — философски сказал Нафаня, отошел от окна и принялся подкручивать колки на своей бас-гитаре.
Рэндом промолчал, хотя ему-то как раз было что сказать. Не далее как вчера вечером, перед отъездом на концерт, он своими ушами слышал, что в подвале кто-то пел. Причем очень здорово. И слова такие шизовые, но мощные и яркие. Рэндом расслышал далеко не всё, но уже второй день у него перед глазами стояли разноцветные сполохи в бездонном синем небе, фонтаны огня, брызги расплавленного золота, грохот барабанов и колокольный звон — краски и звуки свирепого, безудержного веселья. Рэндом даже запомнил мелодию и теперь пытался ее подобрать.
— Вот, послушайте, — сказал он через несколько минут. — Как вам?
— А круто, — почтительно проговорил Нафаня, когда затих последний аккорд. — Не, правда круто.
— Вторично. Это у Гребня есть такая тема, — заметил Михалыч. — «Золото на голубом».
— Ну и что? — равнодушно сказал Рэндом. — Подумаешь, Гребень. У меня свои темы. Я напишу песню и назову ее так же. Для прикола. Моя все равно будет лучше. И посвящу ее Ники. Никто не против?
