Однако я положила конец посещениям, как только стали заметны первые признаки появления большой крови, — так я решила. Леопольдину я тоже отослала. Конечно, она знала, что ждет Себастьяну, но ей не следовало видеть, как придет кровь. Это не пошло бы ей на пользу.
Итак, кровь пришла. Правда, она не полилась потоком, во всяком случае вначале. Алая смерть подползала крадучись. Однажды, когда мы с Себастьяной беседовали и больная чувствовала себя окрепшей, у нее из носа и ушей потекли алые струйки, спускаясь по шее и верхней губе. Десны тоже начали кровоточить, так что зубы стали красными, и бедняжке пришлось отплевывать мокроту. Такие кровотечения в последнюю неделю жизни Себастьяны происходили все чаще. Появлялись кровоподтеки, изобличавшие буйство крови под кожей. Поначалу мне удавалось их исцелять, проводя руками поверх этих пятен. Если бы мне удалось заставлять кровь течь по ее жилам, жизнь Себастьяны продлилась бы. Но кровь накапливалась, как перед запрудой или дамбой, и в конце концов прорывала их. К моему ужасу, ногти Себастьяны сошли с унизанных перстнями пальцев, опали, словно листья с осенних деревьев, однако умирающая не почувствовала этого. Поскольку я поспешила прикрыть ее руки синими простынями, бедняжке не пришлось страдать, глядя на них. Возможно, она знала, что произошло, поскольку завещала мне — понимая под этим обращением всю нашу семью — свои кольца и все остальное, что у нее было. В том числе, как ни странно, заботу об Асмодее. Последнее вызвало у нас обеих улыбку, ставшую последней улыбкой Себастьяны.
«Заботу? — мысленно переспросила я. — Об Асмодее?»
— Да, — энергично подтвердила она вслух.
Никогда еще мне не доводилось видеть ее глаз более отчетливым и сильным, чем в тот миг, когда она произнесла это слово. И я пообещала ей заботиться о ее консорте изо всех сил — точнее, насколько это будет в моих силах, поскольку Себастьяна велела мне никому не говорить об этом.
После нашего короткого разговора силы покинули ее. Сначала кровь лилась с перерывами, затем… Enfin, многое из того, что мне довелось увидеть, лучше не описывать. Лучше просто сказать, что Себастьяна д' Азур умерла, как жила: avec dignité.[215] Ничто, даже приход крови, не могло лишить эту ведьму чувства собственного достоинства.
Через час или немного больше мы собрались у ее смертного ложа — все, кроме Асмодея. Он перед самым концом покинул дом и на весельной лодке отправился в море, где провел целые сутки. Я уже беспокоилась, что подвела Себастьяну, оставившую его на мое попечение, когда он возвратился — взъерошенный, растрепанный, пропахший спиртным. Он вкатил на пирс, а затем на террасу и в гостиную бочонок. Я поняла, что там ром, прочитав написанное на нем название кубинской винокурни, производящей этот напиток. Bon,[216] подумала я, готовясь к новой стычке с Асмодеем — первой, в которой не приходилось рассчитывать на помощь Себастьяны, — ибо мне вовсе не хотелось, чтобы он напивался на глазах у Лео и Люка. Он решил унять сердечную боль с помощью выпивки, но все мы не желали видеть его таким. Я уже подбирала слова, чтобы выразить это, но так и не произнесла их.
Вскоре в нашей гостиной появилось еще одно вместилище — гроб, сделанный из тамаринда.[217] Его прислал убитый горем Джейкоб Хаусман. То был его собственный гроб, уже давно дожидавшийся смерти хозяина, ибо человек, имеющий много врагов, живет под тиканье часов, чей завод заканчивается именно в гробу. Однако хозяин острова менее часа назад уступил его Асмодею, посетившему Хаусмана в одном из его складов, чтобы сообщить о смерти Себастьяны. Мы предпочитали не объявлять об этом, потому что кровь продолжала течь потоком даже из мертвого тела. Далее Асмодей объявил, что на закате состоится заупокойная служба, которую проведет сам Хаусман (обычный священник давным-давно послал всех обитателей острова к черту и убрался отсюда подальше).
— Все это очень хорошо, — проговорила я, — однако…
Я хотела сказать, что нельзя попросту закопать умершую ведьму в землю, в гробу или нет, как новый саженец доктора Тревора. Я опасалась, что некие силы могут воспрепятствовать этому и ее тело (или того хуже — оставшаяся в нем душа) взбунтуется и восстанет, вырвется из-под тамариндовой крышки гроба. Как Асмодей объяснит это тем, кто соберется на прощание с той, кого все считают мертвой? (Правда, я не думала, что Себастьяна так отреагирует на погребение, ибо знала: она упокоилась.) Но вдруг Хаусману придет в голову послать за каким-нибудь папистским священником с другого острова, чтобы отслужить панихиду по полной форме? Что, если тот решит увезти с собой Себастьяну и предать ее прах освященной земле? Тогда нам придется последовать за ним. Что может произойти со мной среди погребенных неупокоившихся мертвецов? Однако Асмодей ответил на все эти вопросы раньше, чем я смогла их задать. Он заявил:
— Помолчи… там, в лодке у пирса, лежит второе тело.
— Второе… что?
Мне сразу захотелось отослать Лео и Люка прочь, но я тут же поняла, что это не удастся. Им суждено стать свидетелями всего, чему предстояло произойти.
— Успокойся, — отмахнулся Асмодей. — Никого я не убивал, просто нашел.
— Нашел? Eh bien, но тело мертвое, non?
В этот момент Каликсто, стоявший у окна гостиной, заявил, что весь остров гудит. Весть о смерти Себастьяны быстро распространилась. Женщины сновали из дома в дом, собирались вместе. Вот на руке одной из них появилась повязка из черного крепа. Уже послали рабов пройтись граблями по песку на площади, чтобы положить на него тот дощатый настил, на котором мы танцевали в день нашего прибытия. Ах, во что Асмодей вовлек нас!
— Я все поняла, — объявила Леопольдина.
И объяснила остальным.
По ее словам, нам нужно было затащить в гостиную второе тело — труп моряка, умершего от гангрены после того, как он поранил ногу. Точнее, после того, как ему ампутировал ногу некий цирюльник, недавно поселившийся на острове Ки-Уэст: вывеска на его домике гласила, что он хирург. Этот цирюльник очень хотел скрыть смерть своего первого пациента и потому помог Асмодею «найти» мертвого матроса.
— Мы поднимем труп, — продолжила Леопольдина, — через люк в буфетной, куда можно подогнать лодку, и положим его в гроб, подаренный Хаусманом. Потом похороним его вместо Себастьяны со всеми почестями, каких пожелают безутешный Хаусман и прочие обитатели острова. Они все любили «французскую леди».
— Но как же Себастьяна? — спросила я, указав пальцем на потолок, словно кто-либо из присутствующих мог позабыть, где та находится.
