— Славный снимок, — констатировал Джим. Ричард оказался поблизости, расслышал похвалу и отозвался:
— Спасибо, босс!
В проявочной висели черно-белые фотографии, снятые Ричардом на месте трагедии. Он нащелкал не один десяток кадров — и самые впечатляющие крепко засели в памяти Джима. К сожалению, большинство этих кадров никак не подходили для университетской газеты. Крупные планы кишок на асфальте и беловатых ошметков мозга, забрызганное кровью, искаженное криком ужаса лицо Марши Толмасофф... Зрелище не для слабонервных. Но самый душераздирающий кадр — общий план: скорченный труп на асфальте и толпа радостно возбужденных зрителей, ожидающих прибытия полиции.
Джиму вдруг подумалось: а ведь судя по тому, как Ричард усиленно подчеркивает свое равнодушие к происшедшему, он тоже потрясен увиденным.
Тем временем Джин и ее помощницы закончили возню с макетом. Все статьи были вычитаны и на месте.
— Готово! — торжествующе провозгласила Джин. Джим облегченно вздохнул.
— Теперь надо отправить в типографию. Кто понесет?
— Давайте я, — вызвался Ричард, деловито поправляя ремешок камеры на плече. — Мне все равно по пути.
— Спасибо, — сказал Джим, еще раз взглянул на первую полосу, тряхнул головой и положил листок в коробку — к остальным. — В этом семестре готовый номер будем относить в типографию по очереди. Надо составить график.
Ричард ушел, а Джин с помощницами занялась уборкой столов. Главный редактор повернулся к остальным сотрудникам, которые выжидающе смотрели на него.
— Отлично поработали, друзья, — сказал Джим. — На сегодня все. Увидимся завтра. — Тут он кивнул Стюарту. — С утра выясни побольше об этом самоубийце. Пошли репортеров.
— "Репортеров"? — насмешливо переспросил Стюарт. — Стало быть, у нас есть репортеры? Вот это новость! Покажите мне хоть одного!
Все рассмеялись. Первый номер был целиком составлен с помощью штатных литсотрудников, которые должны были в принципе только редактировать чужие материалы. Они же были единственными авторами и второго номера.
— Ладно, — сказал Джим, — по домам. Сотрудники стали расходиться. Джим оглянулся на Джин — надо бы извиниться перед ней за то, что он ее так безбожно задержал. Но тут в коридоре раздалось знакомое жужжание мотора инвалидной коляски Хоуви.
— Ах ты черт! — процедил Джим. В суете перед сдачей номера он совсем позабыл о своем обещании заехать за приятелем в книжный магазин.
Джим двинулся в коридор, ожидая заслуженной нахлобучки от Хоуви, который, видимо, кипит от праведной ярости. Однако у приятеля был обычный невозмутимо добродушный вид.
— Извини, — поспешно сказал Джим, прежде чем Хоуви успел раскрыть рот. — Тут такая запарка!.. Нам пришлось сдвинуть время сдачи номера из-за самоубийства — целиком переделывали первую полосу..
Хоуви улыбнулся и махнул рукой: дескать. Бог с ними, с извинениями.
— Ладно, простил. Я же понимаю, что такое сдача номера. Когда ты вовремя не появился, я сразу сообразил, что у вас аврал, и направился сюда своим ходом.
На Хоуви был его привычный старенький джемпер, но глаз Джима заметил справа на груди приятеля новый значок. Он нагнулся, чтобы прочитать мелкие буковки.
— "Ешь дерьмо и вой на луну", — со смехом подсказал Хоуви. — Какой-то тип продавал рядом со студцентром. Как я мог устоять перед соблазном!
— Покупочка в твоем духе. — покачал головой Джим. — Ладно, сейчас по-быстрому собираю манатки, и дуем куда-нибудь перекусить. Умираю от голода!
— Заметано, — отозвался Хоуви, нажал переключатель на подлокотнике инвалидного кресла и покатил вслед за Джимом в редакционную комнату. Там он приветственно кивнул Джин и ее помощникам, а потом обратился к Джиму, который собирал какие-то бумаги:
— Так что там случилось-то? Какого хрена парень сиганул из окна? Разбитое сердце? Я слышал, вроде неудачный роман...
— Достоверно еще не знаем, — ответил Джим. — Записки пока не нашли. Возможно, бедолага оставил записку дома или еще где. Полиция пытается связаться с его родителями — пока безрезультатно.
— Вряд ли это из-за учебы. Ведь только одна неделя прошла.
— Пока можно только гадать, — сказал Джим, застегивая молнию рюкзачка. К этому времени они остались в комнате одни. Джим махнул рукой — "сваливаем отсюда!" — и выключил свет.
В этот час в университетском городке стояла удивительная тишина. Пока друзья двигались к автостоянке, в вечернем воздухе были слышны только стук каблуков Джима да жужжание мотора инвалидной коляски. Дневные студенты давно разошлись по домам, а вечерники были на занятиях. Только несколько студентов сидели на террасе кафе рядом с естественно-научным корпусом — пили кофе с пирожками. Хотя осень только-только начиналась, в воздухе царила прохлада, и уже выпала роса.
Джим поймал себя на мысли: отчего же мне так не хотелось возвращаться сюда, в Бреа? Когда он приехал в университетский городок чуть больше недели назад, зарегистрировался, записался на семинары и разместился в комнате студенческого общежития, все его летние страхи показались ему чистым вздором. Чуть было не взял академический отпуск! С какой стати?
Теперь летние настроения он рассматривал, как детский каприз, как досадную дурь. Однако после самоубийства несчастного парня, труп которого так классно сфотографировал Ричард, и в угрюмой тишине холодного вечера на почти безлюдной и плохо освещенной улице студгородка прежние сомнения нахлынули вновь, и Джим с тревогой подумал: что ни говори, а у моей летней неприязни к университету все же были кое-какие основания... Что-то в К. У. Бреа настораживало его, заставляло чувствовать себя не в своей тарелке. Сейчас неприятное ощущение было легко списать на впечатление от слишком натуралистических фотографий самоубийцы. Однако Джим знал, что на самом деле его тревожит нечто другое. Назвать причину страха он бы не смог. Просто чувствовал в темноте некую почти осязаемую угрозу.
Без видимой причины мороз пробежал по его спине, кожа на затылке неприятно заныла.
— Куда мы направляемся? — спросил Хоуви. — Перехватим по гамбургеру у Билла?
— Что? — Джим непонимающе уставился на приятеля. — А! Ну да. Можно и к Биллу.
— Я не был там с прошлого семестра.
— Я тоже.
Хоуви увеличил скорость инвалидной коляски и понесся вперед, затем повернул налево и по специальному скату съехал на автостоянку.
Джим проводил его глазами. Вернувшись в студгородок, он был неприятно поражен видом товарища. Тот был бледнее обычного и еще больше похудел — кожа да кости. Вообще, он стал как бы меньше и выглядел хуже некуда. Когда Джим впервые после лета зашел в комнату Хоуви, сердце у него так и сжалось: какая горестная перемена! Друзья никогда не обсуждали болезнь Хоуви — мышечную дистрофию. Хоуви разговоров на эту тему не любил, а Джим тешил себя мыслью, что болезнь друга удалось как-то приостановить. Сейчас он воочию убедился, что мышечная дистрофия штука коварная, неумолимая — и Хоуви ничего хорошего не светит.
