Он вдруг увидел, что Бабакатя выше дяди Коли на голову и шире в плечах. Чем-то она напоминала страшных чугунных женщин на привокзальных площадях усталых районных городков.
— Тьфу на тебя! — Бабакатя выпростала из шерстяной линялой кофты другую багровую руку и махнула на дядю Колю. — Иди, иди отсюда. А ты, Борисыч, ты его не слушай, совсем мозги пропил.
— Оленку ему, выходит, подсунула? Не опоздала бы, коза. Девка мелкая, Фекла-то, тоже прошлым летом, думаешь, зачем в лес бегала, а? Кому жаловаться? И на кого?
— Ну и где Фекла-то? — Бабакатя прижала корзинку к груди, голос у нее стал почти мужским — с закрытыми глазами он не отличил бы его от дяди-Колиного. — И где она, твоя Фекла? В дурке твоя Фекла, вот где! Будто я не знаю.
— А ведь сбежала она! — торжествующе сказал дядя Коля, вновь проявив поразительную осведомленность. — Так что смотри, коза….
— Это ты смотри, Николаич.
Он никак не мог разглядеть, что там, в корзине, хотя и старался.
— Живешь, горя не знаешь. И по грибы, и по бруснику. Вон в прошлом году сколько пудов кооператорам сдал! А почему? Потому что Бабакатя в лес ходила за вас за всех. А тяперь, как старая стала, так что? И девкой ты меня, Николаич, не пугай. Девка — что? Девка — тьфу, а хозяин-то вон он…
— Вы это о чем?
Они оба обернулись к нему — синхронно.
— Иди, Борисыч, — дядя Коля говорил мягко, как с ребенком или слабоумным, — не твоего ума дело.
А Бабакатя, кивнув толстым подбородком в подтверждение, пробормотала что-то вроде «грибочков…».
— Бабакатя, — спросил он неожиданно для себя, — а вы правда доктор наук?
— Чаво? — Бабакатя моргнула редкими белесыми ресничками.
Байковый халат на груди вытерся сильнее, чем на животе, а на животе — сильнее, чем у подола. Он вдруг увидел, что маленькие глаза у нее холодные, пустые и страшные.
— Нет, это я так. Это так просто.
Клоуны. И она, и этот дядя Коля. Они сговорились. Свести его с ума. Выжить отсюда. У них такая игра. Они так со всеми. С приезжими. Других развлечений тут нет…
Со стороны пыльной дороги, из-за плотной стены борщевика, донесся гул мотора.
* * *
— Вы правда думаете, что она прячется на чердаке?
— Не знаю. — Заболотный устало покачал головой. — Вообще-то она любила там прятаться. Ну, как бы убежище. Домик. Но как бы она сейчас туда залезла? Вы бы заметили. К тому же… — Заболотный замолк, глядя перед собой, потом договорил: — С кошкой любила там сидеть.
Он вдруг подумал, что Заболотный — еще один их с Ванькой двойник, немолодой мужик, женатый вторым браком, бывший итээровец, что ли, походник — наверное, байдарки, костры в лесу, новая жена, новый, поздний, ребенок.
— Как она могла убежать так далеко? — Заболотный, казалось, с трудом двигал челюстью. — Она до сих пор вообще не убегала. Она вообще ничего не делала. Сидела и не двигалась. Кормят — ест. Ну и так далее. — Заболотный вновь смолк и дернул кадыком.
Он молчал. Ему было жаль Заболотного.
— Потому ее там ищут. Около лечебницы. А сюда это я так. На всякий случай. Не знаю, зачем, честно говоря.
— Ваш? — спросил он зачем-то.
Телескоп стоял в сенях, расставив ноги, словно диковинное насекомое.
— Она интересовалась астрономией, — Заболотный оживился как человек, которого насильственно отвлекли от неприятного, — вот я и… на день рождения. Тут нет светового загрязнения. Совсем. Удобно наблюдать. Она каждый вечер, когда можно… когда небо ясное. Один раз даже уверяла, что видела летающую тарелку. Представляете?
— Ну, могло показаться. Метеозонд или запуск спутника… Там, на севере, космодром ведь. Ракетный полигон…
— Огни на Луне видела, — продолжал Заболотный, не реагируя на его реплику.
— На Луне? Что за огни на Луне?
— Ну… — Заболотный с усилием вынырнул из воспоминаний, но сказал охотно и оживленно: — Это такой феномен… еще в девятнадцатом веке наблюдали. В сороковые и позже. Груйтуйзен, например. И Хадсон. Вроде как последовательные сигналы. И объекты. Непонятно.
— И американские астронавты, конечно, тоже видели?
— Да. И они. — Заболотный не уловил иронии или сделал вид, что не уловил. — Вроде было даже кодовое слово, «Аннабель», кажется, обозначавшее проявление сознательной деятельности, ну, если наблюдаемое точно не подходит под описание природного явления, а…
— Метеориты? От удара может быть вспышка, даже если…
— В безвоздушном? Да. Но эти были организованными. Последовательными. Она говорила, что… говорила, что… — Заболотный запнулся и набрал воздуху. — Цепочку огней в кратере… да, Эратосфен. Как бы движущуюся. Белые огни, как связка бус…
— Красиво.
— Да, красиво.
— И вы видели?
— Нет. Когда я добежал до… они уже погасли. Не повезло.
— Да, — согласился он, — не повезло. Скажите, а… там, в лесу… с ней ничего не случилось? Такого?
— Случилось, — Заболотный погас, словно внутри повернули выключатель, — такое.
— Простите.
— Уже ничего. Я, пожалуй, заберу его. Телескоп. Не возражаете?
— Нет, конечно. Что вы.
— Добрый де-ень. — Джулька стояла в дверях, бледными тонкими руками в мелких коричневых родинках прижимая к себе Бабыкатину корзину. Пухового платка, прежде накрывавшего корзину, впрочем, не было.
— Это моя жена, — пояснил он зачем-то Заболотному, — она славистка.
— Очень приятно, — равнодушно сказал Заболотный.
— А это бывший владелец нашего дома.
— Яитчницу хоти-ите? — Джулька улыбнулась, вновь показав розовую десну.
Она всегда так улыбалась, а он не замечал?
— Нет. Я, пожалуй, пойду, — Заболотный, сидевший на корточках, продолжил сосредоточенно свинчивать ноги телескопу, — к Ивану.
— Вы друзья? — спросил он зачем-то.
— Он сложный человек. — Суставчатые ноги телескопа сложились, и Заболотный подхватил его под мышку. — И как бы это сказать… материально озадаченный… У него вряд ли есть друзья. Но я лучше там.
Он смотрел, как Заболотный идет к машине. Телескоп торчал у него из-под руки, как гранатомет у Терминатора.
— А ты буде-ешь? Яитчницу?
Может, подумал вдруг он, она бессознательно нацелена на то, чтобы вывести меня из себя, чтобы я сорвался, наорал? Может, у нее просто такая внутренняя потребность — быть униженной? Эта ее тяга к русской классике. И поэт-резидент… Он заставил себя несколько раз вдохнуть и выдохнуть.
— Опять Бабакатя яичками торгует?
— Это… свободно? Ну, как… даром, в подарок, да-а? Она добрая на самом деле. А зачем он приезжал?
Дядя Коля знает. Бабакатя знает. А она не знает. Сам же не хотел ей говорить, не хотел тревожить. И Бабакатя ей не сказала?
