Миля за милей чувство новизны, которое он испытывал вначале, стало притупляться, и, к тому времени, как они достигли дороги М40, он начал разбираться в спектакле. Той клевал носом в углу заднего сиденья, положив руки на колени. Лютер был занят дорогой.
Только одно событие замедлило их движение вперед. Не доезжая двадцати миль до Оксфорда, они услышали рев сирен и заметили впереди мигающие голубые огни, сообщающие о несчастном случае. Движение машин замедлилось, они напоминали процессию плакальщиков, останавливающихся, чтобы прикоснуться к гробу.
Автомобиль, следующий по восточной полосе, пересек разделительный бордюр и столкнулся лоб в лоб с фургоном, едущим навстречу. Западная полоса была полностью блокирована остатками крушения и полицейскими машинами, и проезжающим приходилось сворачивать на обочину, чтобы объехать место катастрофы. «Что там такое? Вам видно?» – спросил Лютер, который был слишком занят лавированием в потоке машин, следуя указаниям регулировщика. Марти постарался описать сцену как можно подробнее.
Человек с залитым кровью лицом (словно кто-то разбил большое кровавое яйцо у него на голове) стоял посредине этого хаоса, остолбеневший от шока. Позади него группа людей – полиция и, по-видимому, спасенные пассажиры – скопилась вокруг изуродованной передней части автомобиля, пытаясь говорить с кем-то, запертым на сидении водителя. Фигура была сгорблена и неподвижна. Когда они проползли мимо, одна из пострадавших, чье пальто было забрызгано ее – или водителя? – кровью, отвернулась от машины и стала аплодировать. По крайней мере, Марти именно так воспринял хлопки ее ладоней друг об друга. Казалось, будто она находится в том же заблуждении, что и он недавно: что все это просто иллюзия – и вот-вот все вернется на свои места. Он хотел высунуться из окна машины и сказать ей, что она заблуждается, что это реальный мир. Но она и так узнает об этом, ведь так? И для печали времени будет предостаточно. Но сейчас она продолжала аплодировать...
Приют, как знал Уайтхед, – вероломное и предательское слово. С одной стороны, оно означало убежище, место, где можно было спрятаться, где было безопасно. С другой – его значение искажало само себя: приют означало сумасшедший дом, дыру, в которой хоронили себя сломанные умы. Однако, напомнил он себе, – это лингвистическая шутка, не более. Тогда отчего двусмысленность приходила ему на ум столь часто?
Он сидел в чересчур удобном кресле перед окном, где он теперь проводил каждый вечер, наблюдая, как ночь начинает прокрадываться на лужайки, и размышляя, не слишком утруждая свой мозг, а том, как одна вещь становится другой, как трудно полагаться на что-то. Жизнь – это бизнес наугад. Уайтхед получил этот урок годы назад из рук мастера и никогда не забывал его. Награждали ли тебя за хороший труд или сдирали с живого кожу, – все это было вопросом везения. Нет нужды продираться сквозь системы чисел или божественных провидении, в конце концов они все равно ни к чему не приведут. Судьба благоволит человеку, способному рискнуть всем за один бросок костей.
Он делал это. Не один раз, а много в начале его карьеры, когда он только еще закладывал основы своей империи. И благодаря этому необычному шестому чувству, которым, он обладал, – способности предвидеть результат броска костей, риск всегда достойно оплачивался. Другие корпорации имели своих виртуозов: компьютеры, просчитывающие вероятности до десятого знака, советники, державшие руку на пульсе бирж Лондона, Токио и Нью-Йорка, но все они терялись в тени инстинкта Уайтхеда. Когда нужно было уловить момент,почувствовать ту связь времен и возможностей, которая могла превратить хорошее решение в великое, банальность – в гениальный ход, не было никого выше старика Уайтхеда, и все умные молодые мальчики в руководящих кабинетах корпорации это знали. Прорицательский совет Джо все еще должен был быть получен прежде принятия значительного решения или подписания контракта.
Он знал, что его авторитет, остававшийся абсолютным, в некоторых кругах вызывал возмущение. Без сомнения, были те, кто полагал, что ему следует прекратить полностью контролировать все дела корпорации и предоставить дело этим университетским мальчикам с их компьютерами. Однако Уайтхед победил этих хорошо обученных специалистов своей уникальной способностью предполагать и уметь рисковать. Кроме этого, у старика был аргумент, против которого у этих юных шалунов не было ничего: его методы работали. Он не имел специального образования; его жизнь до того, как к нему пришла слава, была – что приводило журналистов в уныние – чиста, но он создал Уайтхед Корпорэйшн из ничего. Ее судьба оставалась его страстной заботой.
Однако сегодня не было места для страсти, пока он сидел в этом кресле (кресле, где можно умереть, иногда думал он перед окном). Сегодня была только тяжесть: давнишний недуг старика.
Как он ненавидел возраст! Это было невыносимо – быть столь слабеющим.Не то чтобы он был некрепок; просто сотни мелких хворей устраивали заговор против его спокойствия: язвы на губах или жжение между ягодицами причиняли страшную боль, и редкий день проходил без раздражения от того, что чувство самосохранения заставляет его обращать все больше внимания на свое тело. Бич старости, решил он, в том, что она отвлекает внимание и он не может позволить себе роскошь спокойно размышлять. Как только он подумал об этом, что-то кольнуло его. Это о себе напоминали его хвори. Постой-ка, погоди, не думай, что ты в безопасности, мы хотим тебе кое-что сообщить: худшее еще впереди.
Той стукнул один раз, прежде чем войти в кабинет.
– Билл...
Уайтхед, моментально забыв о лужайках и нашептывающей ему темноте, повернулся лицом к своему другу.
– ...ты здесь?
– Конечно, мы здесь, Джо. Мы не опоздали?
– Нет, нет. Проблем не было?
– Все в порядке.
– Хорошо.
– Штраусс внизу.
В слабом свете Уайтхед подошел к столу и налил себе скудный глоток водки. Он воздерживался от выпивки до настоящего момента; этот глоток в честь благополучного возвращения Тоя.
– Ты хочешь?
Это был ритуальный вопрос с ритуальным ответом: «Нет, спасибо».
– Теперь ты собираешься обратно в город?
– Когда ты посмотришь на Штраусса.
– Сейчас слишком поздно для театра. Почему бы тебе не остаться? Приступим завтра утром, при свете.
– У меня дело, – сказал Той, сопровождая последнее слово самой мягкой из улыбок. Это был еще один ритуал, один из многих ритуалов между двумя людьми. Дело Тоя в Лондоне, которое, как знал старик, не имело ничего общего с делами корпорации, осталось без вопроса, как и всегда.
