До той ночи она считала, что секс будет…ну, сексуальным.Вместо этого, секс был странным и страстным и ослепительно интимным. Они оба плакали.Она помнила, как смотрела вверх на ветки ивы над головой, пока он давил на нее изнутри – они были в Центральном парке – и листва мерцала серебром и дрожала в вечернем бризе.Казалось, что весь мир дрожал вместе с ними.
Так было только в первый раз, к счастью, или она оба наложили бы на себя целибат на всю жизнь. И после того раза она никогда не дрожала. Не в кровати, не на поединках.
Она скрестила руки и боролась за то, чтобы обрести контроль над собой, но давно забытые воспоминания продолжали прокатываться через нее. В ту ночь, под ивами, Михаил целовал ее тысячу раз.Он обажал ее так, как ее никогда не обажали, ни до не после, и она любила его глупо, дико, как только может любить шестнадцатилетняя девченка со взбесившимися гормонами.
Сечас не время для мягкости, Алия.
Она размышляла о подростковой любви, сидя на самом опасном вампире в мире.Этот холодный, безжалостный Михаил не был тем Михаилом. Михаил, который был тогда под ивами никогда бы не срезал пуговицы с ее блузки, и не стал бы бить ее головой об стену.Он был принцем, предьявившим права на невесту.Они оба знали, что у нее было два варианта: подчиниться его воле или убить его.
Практическая сторона ее натуры, рвалась вперед и предложила придушить его. Так она не рисковала забрызгать артериальной кровью глаза или рот.
Но удушение, было смертью воров.Принц не должен так умирать.Вопреки общественному мнению, у нее было несколько стандартов. Честь кое-что значила для нее: она не хотела казнить его, как приступника.Он был благороден, и когда то, довным давно, они были друзьями.
Сверху, низкое небо освещалось самолетами и вертолетами, а не звездами.Это не дало ей подсказок или знамений. Снизу, движение на бульваре ревело, как река. Между ног, грудь Михаила поднималась и опускалась мерно, как у спящего.
Кончиком ножа она растегнула заклепки на его рубашкие и раздвинула ее.Его, когда – то, гладкий торс был испещрен шрамами.Заросшие пулевые отверстия.Глубокие раны.Следы от зубов. Она отлично могла читать шрамы.Как и она он был воином.
Она вздохнули и влух сказала, —Это какая то ошибка.— Он придет за ней опять.И после того, как она так его опозорила, его следующая атака не будет и близко джентельменской.
Но она могла побаловать себя немного. Ее рука обрела уверенность.Улыбаясь, она вырезала большую букву А, с причудливым, завитым хвостом, на его груди, чтобы он знал, что она держала его жизнь в своих руках и помиловала его.
Вполне возможно, что он не проснется до рассвета. Но если так случится, значит на то воля Господня. Она подобрала его веревку и спрыгнула с крыши.
Звон ударил ему в уши. Он начинался и прекращался, начинался и пркращался, разрывая его голову.После, казалось нескольких часов пытки, он узнал звук своего телефона. Он вытащил его из кармана своего пальто и выключил его.Его глаза были покрыты коркой.Голова болела.Где он ?
На улице.
Он вскочил на ноги. Резкое движение принесло с собой волну боли и замутили взгляд. Он потряс головой, чтобы очистить ее, готовясь к ее следующиму удару,и лишь потом понял, что ее нет.
Он упал на колени, благодарный за то, что отался жив.Поморщившись, он исследовал шишку на своем затылке, и провел рукой по опухшей челюсти. Он только потянул руку и его ребра заболели. Они должно быть были сломаны.Его рубашка развевалась на ветру. Он посмотрел вниз и обнаружил огромную букву А, вырезанную на его груди. Она была огромной, как его рука.Изумленный, он провел пальцем по ее контурам, пытаясь понять, что это значит. Она чесалась, но не болела.По сравнению с остальным ущербом, который она ему причинила, это было нежным поцелуем.
Почему она его не убила?
Его телефон снова зазвонил.И на этот раз он ответил. Грегор.
—Ты жив?—
Он не думал, что его голова болела бы так сильно, если бы он был мертв.
—Ты не вышел на связь.Ты заполучил ее?—
Он обещал своим братьям, что будет связываться с Грегором каждый день на рассвете. Михаил взглянул на небо. Который час? В Лос Анжелесе никогда по настоящему не темнело, особенно в пасмурную погоду.Низкие, грязноватые облака отражали свет фанарей, но он хорошо мог читать признаки того, что рассвет приближался.—Нет. Я должен идти.Я отключаюсь.—
—Что? Какого черта ты не позволил нам поехать с тобой? Где ты? Ты…—
Михаил повесил трубку. Поглаживая свои ребра, он подошел к краю крыши и посмотрел вниз, вздрогнув при мысли о падении на землю. Вместо этого, он выбрал менее болезненный путь, перепрыгнув на следующую крышу.Эта имела дверной проем, означающий , что вниз можно будет спуститься по лестнице. Он сломал замок и проскользнул в кромешную тьму.
Внутри он прислонился к холодной, шлакобетонной стене и отдохнул. Боль, окружающая темнота и приближение рассвета, напомнили ему то утро, после того, как Алия оставила его и Кортенблю бессмысленно избивал его – утре, о котором он запрещал себе думать на протяжении многих лет.
После поединка с Кортенблю – хотя назвать это поединком, было бы преувеличением – он приехал на велосипеде на пляж, онемевший от боли, униженный, и прежде всего чуствующий глубокое, холодное небытие, которое он ощутил в ее отсутствие.В слабом, предрассветном свете он вошел по калено в воду, готовый приветствовать восходящее солнце. Море смыло бы его пепел.
Отец нашел его за несколько минут до того, как солнце озарило горизонт. Михаил сопротивлялся ему, и отец бил его за это, загоняя его в мутный прибой, пока он не смог больше отбиваться, потом затащил его в семейный фургон, до того как они оба испепелились.
Они должны были прятаться в задней части фургона до заката.Сгорбленный в темноте, весь в соли и песке, гноящихся в его ранах, Михаил пытался быть сильным. Но где-то, в течении этого бесконечного дня, он сломался под тяжестью своего гнева и позора и рыдал, как девченка, позоря себя еще больше.
Его отец сказал не много, но то что он сказал закрепилось в нем. Оглядываясь назад, Михаил задавался вопросом, а не применил ли к нему отец тонкое принуждение. Но по какой бы то ни было причине, Михаил выбраля из фургона переродившимся.Он поклялся отцу, что будет жить если не для любви, то ради долга. И он больше никогда не плакал.
Тогда ни Михаил, ни его отец не подозревали, что он боролся против кровной связи. И это было к лучшему. Если бы он знал правду, он, возможно, вернулся бы назад на следующий день и закончил начатое
Правда его стандарты были низки, но он думал, что тот рассвет был лучшим. Самым лучшим из всех. Его рука потянулась дотронуться до буквы А на его груди, и его губы расплылись в улыбке.
