— Привыкай, — цинично произнес Гарольд. Он стал привязывать палатку к багажнику своего мотоцикла. — Там внизу с ними все кончено, как все кончено и для тех, кто умер во время эпидемии гриппа. Господь отправился поразвлечься и порыбачить, и Он не скоро собирается возвращаться. Кромешная тьма опустилась на землю. Теперь на месте водителя темный человек. Именно он. Так что привыкай. — Надин сдавленно застонала. — Поехали, Надин. Две минуты назад это перестало быть занятным состязанием. Помоги мне упаковать все это дерьмо. Я собираюсь проехать миль сто до восхода солнца.
Через мгновение Надин повернулась спиной к разрушению внизу — разрушению, казавшемуся таким незначительным с огромной высоты, — и помогла Гарольду собрать вещи. А через четверть часа, оставляя пожарище позади себя, разрывая прохладную, ветреную темень, они отправились на запад.
Для Франни Голдсмит окончание этого дня было безболезненным и простым. Спиной она почувствовала теплую волну воздуха и внезапно полетела в ночь.
«Какого черта?» — подумала она.
Она приземлилась на плечо, сильно ударилась, но боли по-прежнему не чувствовала. Франни упала в овраг рядом с домом Ральфа и Ника.
Перед ней, очень аккуратно, на четыре ножки, приземлился стул.
«Какого ЧЕРТА?»
Что-то опустилось на сиденье стула и скатилось вниз.
Что-то капающее. Теряя сознание от ужаса, Франни почувствовала, что это рука.
«Стью? Стью! Что происходит?»
Грохот оглушил ее, отовсюду сыпались обломки. Камни. Куски дерева. Кирпичи. Кусок стекла, покрытый паутиной трещин (наверное, из книжного шкафа, стоявшего в гостиной). Мотоциклетный шлем с ужасной смертельной дырой. Она видела все очень четко… возможно, слишком четко. А ведь секунду назад было очень темно…
«О Стью, о Боже, где же ты? Что происходит? Ник? Ларри?»
Кричали люди. А кругом все грохотало и дребезжало. Было светлее, чем днем. Каждый камешек отбрасывал тень. Обломки дождем сыпались вокруг нее. Доска с торчащим из нее шестидюймовым гвоздем пролетела, чуть не задев ее по носу.
«… РЕБЕНОК!..» А затем пришла еще одна мысль, некое подтверждение предчувствий: «Это сделал Гарольд, это сделал Гарольд, это сделал…»
Что-то ударило ее по голове, шее и спине. Огромная вещь, накрывшая ее, как крышка гроба. «БОГ МОЙ, МОЙ РЕБЕНОК…»
Затем ее засосала темнота, опуская в такое место, куда не мог пробраться даже темный человек.
Птицы. Она слышит пение птиц.
Франни лежала в темноте, очень долго прислушиваясь к щебету птиц, пока не поняла, что темнота не такая уж темная. Она была красноватой, двигающейся, умиротворяющей. Это напомнило ей детство. Субботнее утро, в школу идти не надо, в церковь тоже, день, когда можно спать допоздна. День, когда просыпаться можно потихоньку, лениво и медленно. Лежишь с закрытыми глазами и не видишь ничего, кроме красноватой темноты, которая является ничем иным, как субботним солнечным светом, просачивающимся сквозь тонкую и нежную сеть капилляров век. Ты слушаешь, как птицы щебечут на старом дереве, и, возможно, вдыхаешь запах моря, потому что тебя зовут Франсес Голдсмит и тебе исполнилось одиннадцать лет в то субботнее утро в Оганквите…
Птицы. Она слышит пение птиц.
Но это не Оганквит, это
(Боулдер).
Она долго блуждала в красных потемках и внезапно вспомнила взрыв.
(?Взрыв?)
(!Стью!)
Франни открыла глаза. Пришел внезапный ужас. «Стью!»
А Стью сидел рядом с ее кроватью, Стью с аккуратной повязкой на руке и с ужасной царапиной, подсыхающей на щеке, половина его волос сгорела, но это был Стью, и он был жив, с ней, и когда она открыла глаза, огромное облегчение охватило его, и он сказал:
— Франни. Слава Богу.
— Ребенок, — сказала она. В горле у нее пересохло. Раздался только шепот.
Он посмотрел на нее пустым взглядом, и слепой страх охватил ее тело. Оно застыло и похолодело.
— Ребенок, — повторила она, с усилием проталкивая слова сквозь пересохшее горло. — Я потеряла ребенка?
И тогда понимание отразилось на его лице. Он неуклюже обнял ее здоровой рукой.
— Нет, Франни, нет. Ты не потеряла ребенка.
И тогда она разрыдалась — жгучие слезы катились по ее щекам, и она страстно обняла его, не обращая внимания на то, что каждый мускул ее тела, казалось, закричал от боли. Она обнимала его. Все остальное потом. Теперь же все, что было нужно ей, находилось в этой залитой солнцем комнате.
Щебет птиц доносился сквозь открытое окно.
Позже она сказала:
— Расскажи мне. Насколько плохо?
Его лицо помрачнело, на нем застыли печаль и нежелание говорить.
— Франни…
— Ник? — прошептала она и громко глотнула. — Я видела руку, оторванную руку…
— Может, лучше немного подождем…
— Нет. Мне нужно знать. Насколько ужасно?
— Семеро погибших, — глухо ответил Стью. — Мы еще удачно отделались. Все могло быть намного хуже.
— Кто, Стюарт?
Он неуклюже взял ее за руку.
— Ник был одним из них, дорогая. Там была стеклянная панель — ты знаешь, тонированное стекло, — и оно… оно… — Он замолчал, взглянув на свои руки, затем снова посмотрел на нее. — Он… мы смогли опознать его по… определенным шрамам… — Он на секунду отвернулся от нее. Франни тяжело вздохнула. Успокоившись немного, он продолжил:
— И Сью, Сьюзен Штерн. Она находилась в доме во время взрыва.
— Это… просто невозможно поверить. — Франни была потрясена.
— Это правда.
— Кто еще?
— Чед Норрис, — ответил он, и Франни снова тяжело вздохнула. Горькая слезинка скатилась из уголка глаза, она бессознательно смахнула ее.
— Эти трое находились внутри. Это как чудо — только трое. Брэд говорит, что в том шкафу было не менее восьми-девяти упаковок динамита. И Ник… он почти… когда я думаю, что он держал эту коробку из-под обуви в руках…
— Не надо, — прервала его она. — Мы же не могли ничего знать.
— Но легче от этого не становится, — ответил Стью.
Четверо других были людьми, приехавшими на мотоциклах — Андреа Терминелло, Дин Вайкофф, Дейл Педерсен и совсем юная девушка по имени Пэтси Стоун. Стью не сказал Франни, что Пэтси, которая обучала Лео игре на флейте, ударило и практически обезглавило обломком магнитофона Глена Бейтмена.
Франни кивнула, и у нее потянуло шею. При малейшем движении ее спина, казалось, так и заходится криком.
