Я вынырнул. Дождь пошел еще чаще, не давая ей как следует вздохнуть, даже когда она ухитрялась высунуть лицо из пошедшей мелкой волной воды. А озеро все продолжало подниматься — уже по корпусу перевернутой лодки было заметно, как быстро это происходит. Уровень воды становился все выше, а маме было все труднее дотянуться до поверхности. Она сумела как следует набрать воздуха, задержала его и нырнула. Вновь появившись, она выдохнула: «Разогни металл, мысленно. Разогни его! Вытащи меня!»
Я снова нырнул, и когда дотронулся до корпуса, почувствовал, что металлическая кромка в некоторых местах слегка подалась. Мама сделала это сама, волевым мысленным усилием. Руками она бы не сумела. Металл был слишком толстым, и глубоко впился ей в ногу.
Я пытался, Элла, Христос свидетель, я пытался! Я сосредоточился изо всех сил и говорил: «Гнись! Гнись! Гнись!» Ведь от этого зависела жизнь моей матери! Мне ни разу прежде не удавалось даже ложку согнуть — а теперь надо было взломать этот железный капкан.
И я не смог этого сделать! Просто не смог. Я нырял и нырял, до тех пор, пока она не перестала биться — и потом тоже, я все нырял и толкал этот чертов металл, говоря: «Гнись! Гнись, черт бы тебя подрал! Гнись!» Я был полностью сосредоточен — хотя и в ужасе, конечно, но сосредоточен, несмотря ни на что. Я забыл обо всем на свете, кроме этого… А потом до меня дошло, что она больше не двигается, потому что умерла…
Я пытался вдохнуть в нее воздух. Я знал, что так часто бывает: кажется — человек утонул, но он очень быстро приходит в себя, если вдохнуть в его легкие воздух. Поэтому я набрал как можно больше воздуха, и попытался открыть ей рот — и туда хлынула вода, потому что уровень ее все время поднимался, и теперь мама уже полностью скрылась под ней. Я попытался вдуть воздух в ее губы, но он сразу пузырями вырвался наружу, наверх. И этот поцелуй жизни, если можно его так назвать, был нашим последним поцелуем…
Я обхватил ее за талию рукой, а другой схватился за борт катера, и продолжал тянуть. Мне бы только сделать так, чтобы ее лицо показалось над водой — тогда я вдохнул бы в нее воздух! Если бы я мог поднять ее вместе с этой затонувшей лодкой — я бы сделал это! Но мне было всего лишь тринадцать…
Но я все равно пытался — не знаю, как долго. Когда я сдался, уже стемнело. И ее белое, ничего не выражающее лицо сияло мне из-под воды, а светлые волосы плавали вокруг него, как нимб.
Я вышвырнул синий рюкзак через борт, обратно в озеро, прежде чем отогнать катер Кларенса к берегу. Мужчины забрали ее тело в ту же ночь. Но через неделю я вернулся. Я просто не мог вот так вот взять и выбросить этот сверток, понимаешь? Тогда ее смерть стала бы еще более бессмысленной. Я должен был получить то, что лежало в этой сумке — что бы это ни было.
Дожди смыли в пролив огромное количество ила, а теперь он осел, вода спала, и стала намного чище. Нырнуть к лодке и найти на дне озера рюкзак не составило никакого труда. И когда я повернулся, чтобы плыть обратно, к поверхности, я увидел что-то похожее на шест — в том месте, где утонула моя мама…
Ее нога. Это была ее нога, отпиленная ниже колена людьми, которые вытаскивали ее тело. Ее нога так и осталась в капкане стального корпуса…
Рядом с этим кошмарным предметом лежал синий сверток. Это оказался джемпер, завязанный в узел. А в середине его был этот кусок горного хрусталя. Тот ключ, который должен был принадлежать мне. Но ведь тот человек так и не сказал, от чего этот ключ?.. Что он открывает?..
Гунтарсон подобрал кристалл, лежавший среди пустынных камней. Он лежал там, поблескивая на солнце, все время, пока длился рассказ Гунтарсона, и теперь обжег ему ладонь. Он затолкал камень обратно в набивку медвежонка.
Элла поняла, что больше никогда не увидит тот сон. У Питера не осталось никаких закрытых для нее тем, никаких тайн. В своих снах ей удавалось подняться над той высокой сплошной стеной, через которую она не могла пробиться наяву, и тогда она прозревала его тайну. А на самом деле между ними и не было никакой тайны! На самом деле — не было…
Теперь она охватила все его мысли целиком, одним взглядом. И они показались ей еще более бессмысленными, чем прежде. Она подумала, что и для самого Питера, возможно, они тоже потеряли смысл.
Если он женится на ней, она могла бы как-нибудь это изменить. Как — она не знала наверняка, но как-то она могла бы его утешить. Может быть…
Элла не была уверена, что из этой затеи вообще выйдет что-то хорошее. Но ей так давно этого хотелось!.. Она была влюблена в него с той секунды, как впервые увидела — так ей казалось. И теперь, когда она была так близко к заветной цели, когда она столько вынесла, когда ей почти исполнилось шестнадцать — она бы ни за что не отказалась от своего намерения. Она сделает для него все, что угодно, но за это он должен будет на ней жениться!
В ту ночь Элла не спала. Она баюкала своего медвежонка, и глядела на пылающие во тьме свечи, прислушиваясь к звукам пустыни, которые прежде у нее не хватало сил расслышать.
Она концентрировалась на каждом вдохе, но не молилась. Теперь ее энергия была нужна ей самой, ей надо было восстановить силы. Она домолилась до того, что почти буквально превратила себя в тень. До её дня рождения оставалось четыре дня. Мир как-нибудь проживёт это время и без её молитв…
Когда она заметила человека, осторожно подходившего к огненному кругу, Элла отдавала себе отчет в том, что не спит, но также понимала, что то, что она сейчас видит, — не совсем реально. То есть реально, но не в физическом смысле.
Его ссутулившаяся фигурка почему-то казалась очень далекой, хотя и находилась внутри загородки. Элла сначала даже не осознавала, что смотрит на него. Он склонился к свече — и она поняла, что сама хотела, чтобы он погрелся у огня. Тогда она пожелала, чтобы он приблизился.
Его тело было почти обнажено. Декабрьская ночь пронизывала холодом до костей, но на нем была лишь грязная набедренная повязка. Плечи и грудь — в пятнах черной грязи. Волосы ниспадали на плечи, а борода закрывала шею.
От его немытого тела исходил сладкий аромат — так пахнут летом деревья.
Элла натянула свою привязь и протянула к нему руку. Он не поднял глаз, но лицо его в свете пламени казалось совершенно живым: исчерченное морщинами, загорелое лицо с широко расставленными глазами и прямым носом. Она видела его тысячи раз, но сейчас почему-то не могла вспомнить, где именно.
— Ты пришел навестить меня? — спросила Элла.
— Я уже давным-давно рядом с тобой, — был ответ.
— Как тебя зовут?
