Инна подала ему руку, и они направились к дверям. Павлу пришлось пригнуть голову, чтобы не задеть макушкой черное пятно.
Зеркало треснуло посередине. Оконное стекло взорвалось сотнями осколков. Кровать прогнулась, дерево затрещало, доски начали скручиваться, будто горящая в огне резина.
— Быстрее!
Они выскочили в коридор. Дверь захлопнулась за их спинами. Инна тяжело дышала.
— Что это было? Я чуть не описалась со страху.
— Вряд ли тебя можно упрекнуть в трусости. Как нам выйти отсюда? Так, чтобы не столкнуться с твоим дядей.
Инна задумалась. Взяла Павла за руку.
— Идем.
Они спустились по лестнице, прошли кухню. Люди в белых передниках бегали в чаду, шипело масло, все жарилось и парилось.
Инна провела его через кухню в небольшой прохладный коридорчик. Вдоль стен слева и справа — полки, заставленные консервами. В полумраке блестели банки с домашними соленьями.
— Сюда.
Инна повела Павла к лестнице в подвал.
Слева в стене отворилась дверь, дохнуло влажным жаром. Гудели машины. Павел догадался — прачечная. Женщина в униформе горничной сунула ему в руки стопку пахнущего отбеливателем цветного постельного белья.
— Отнесите это наверх, Нестерову, — и скрылась за дверью.
Из-за стопки белья Павел ничего не видел. Приходилось полагаться на маленькую девочку, которую нужно спасти, чтобы воскресить взрослую женщину, которой она, возможно, никогда не станет.
Они спустились в подвал, где располагалась бойлерная, и прошли к железной двери. Инна маленькими ручками попыталась сдвинуть тяжелый ржавый засов. Она дергала его на себя, но тот лишь со скрипом сдвинулся на пару сантиметров.
Инна остановилась, тяжело дыша. Светлые волосы пали ей на лоб.
— Не получается.
— Дай я.
Павел положил стопку белья на пол. Инна отступила от двери. Напрягшись, Павел потянул на себя засов. Тот с ржавым скрежетом поддался.
Он открыл дверь. Застыл на пороге.
За дверью ничего не было — ни гаража с запахами масла и бензина, ни двора с молодыми вишнями, ни тупика с кирпичной стеной. Бесконечная тьма — больше ничего.
— Инна, ты видишь?
Павел обернулся.
Инны больше не было. За спиной Павла стояла девочка в разорванном платьице с черным пятном вместо лица.
Девочка попыталась что-то сказать ему, но вместо человеческой речи издала лишь невнятное рычание.
Все вокруг начало плавиться, сливаясь в серое пятно.
Павел поднес к лицу руку. Он сжимал в кулаке изуродованную куклу Барби.
И стоял на крыше высокого небоскреба. Обложенное свинцовыми тучами небо нависало, казалось, над самой головой, то там, то здесь извергая фиолетовые молнии. Моросил унылый дождик.
Инна (взрослая) сидела в кресле у самого края крыши. Казалось, она обозревает окрестности. Павел не мог сказать точно — девушка сидела к нему спиной.
Отбросив куклу, он обошел кресло. Инна, в белой ночной рубашке, неподвижным взглядом смотрела вдаль. Павла поразили ее глаза — в них не было никаких чувств. Ничего, кроме глубокой скорби, беспросветной тоски, безграничного отчаяния. Капли дождя стекали по щекам.
— Инна?
Она не пошевелилась.
Павел положил ладонь ей на плечо. Снова позвал по имени. Девушка не отреагировала. Даже ресницы не дрогнули.
— Она тебя не слышит.
Судья подошел к нему. В Его походке чувствовалась мрачная насмешка.
— Что с ней?
— Умирает. Как ей кажется, бесконечно долго. Это… существо уже забыло женщину по имени Инна Нестерова. Ничего не видит, не слышит, не чувствует. В ее сознании снова и снова прокручиваются мучительные воспоминания. Ошибки. Неудачи. Обиды. Унижения. Потери. Упущенные возможности. Множество непрожитых жизней, смерть всех надежд. Для нее все кончено. И ничего нельзя исправить.
Павел взглянул на Инну. Из ее глядящих в Никуда безжизненных глаз, смешиваясь с каплями дождя, текли слезы.
— Что это за место?
Судья с наслаждением сообщил:
— Ад.
— Ад? — Павел огляделся. — Но здесь так холодно!
Судья усмехнулся.
— Здесь нет чертей и огня. Это был бы уже не ад, а пятизвездочный отель. Только это унылое небо. И вечный, нескончаемый дождь, который изредка сменяется снегом. Здесь холодно и пусто, Павел. И никого не наказывают за грехи. Здесь каждый наказывает себя сам, — Судья задумчиво взглянул на Инну. — Много, бесконечно много времени в одиночестве, в тяжких раздумьях. Невыносимая мука.
Он повернул голову, посмотрел вдаль. Павел проследил за Его взглядом, и увидел множество высотных зданий, и на крыше каждого сидел в кресле призрак человека. А за городом грешников до горизонта тянулась унылая серая пустыня.
Павел взглянул на небо.
— Здесь нет солнца.
Судья протянул руку, погладил Инну по голове.
— Плоть ограничивает страдания. Когда боль становится слишком сильной, сознание отключается, и тело ничего не чувствует. Но муки души, освобожденной от тела, безмерны.
До нее здесь был Вадим Нестеров. Сидел в этом самом кресле. Я встретил его, как и всех, там, в пустыне. Он вышел из серой мглы, дрожа от холода. Увидев Меня, он замерзшими пальцами сунул в рот сигарету.
Спросил: «Огоньку не найдется?»
Судья замолчал. Струи дождя стекали по капюшону на укрытые черным плащом плечи.
— Что Ты ответил?
Судья мрачно взглянул на Павла.
— Я сказал: «Здесь нет огня. Каждый приходит сюда со своим», — Он указал себе на грудь.
— Ты говорил, он был здесь. Где он сейчас?
— Там, — Судья взглянул на небо.
— В Раю?
— Превратился в дождь.
Судья подошел к краю крыши, положил ладонь на разъеденное ржавчиной металлическое ограждение.
— Иди сюда. Взгляни.
Павел оглянулся на Инну. Она смотрела во тьму своей души, далекая, мертвая.
Склонившись над ограждением, Павел посмотрел вниз.
Здесь законы геометрии пространства были иными. Павел каким-то чудом видел парк, толпу, сцену, на которой возвышалась темная, мрачная фигура Судьи; и в то же время — себя самого, согнувшегося, словно в поклоне, припавшего губами к губам мертвой Инны.
— Где мы?
Уныние, тоска и равнодушие охватили его.
— Нигде. И Везде. Ты один из немногих людей нашел способ изредка приходить сюда, к началу времен и концу истории. И только Я нахожусь здесь всегда. Я — АЙЛАТАН. Ангел Смерти. Я появляюсь в вашем мире, совершаю свои великие труды и вновь исчезаю здесь, в обители печали и мрака. Я стану главной фигурой в День Страшного Суда.
Судья помолчал.
— Инне было предназначено родить дитя Света. Того, кто стал бы моим врагом, заступником рода человеческого перед лицом Бога. Но теперь все кончено. Ребенок никогда не родится.
