Вздрогнув, Инна поскорее растянула губы в наглой усмешке.
— Отпад!
— Смотри не захлебнись!
Инна отпила еще.
— Смешно как похороны.
— А похороны могут быть смешными, — заявил Мигунов. — Если это похороны Ельцина!
Смех. Болт оторвался от бутерброда с лососиной.
— Да ну, не заливайте. Че, Ельцин сдох?
— Давно уже!
— Ы-ы-ы, — заныл Болт. — Как жалко!
— Хватит ныть, заливной лосось, — Илья встал. — Всем встать!
— Суд идет, — пробормотала Инна, поднимаясь. За Королевой поднялись остальные. Илья поднял бокал. Все замолчали.
— Я поднимаю бокал… за правосудие.
И подмигнул Инне.
Возвратившись домой после работы, Павел ощутил непреодолимое желание прогуляться. Пустота комнат наводила на мысли о самоубийстве.
Подходил к концу сентябрь 2007-го года. Со дня убийства Вадима Нестерова прошел месяц.
На парковой скамейке сидел старичок в мундире с нашивками. На груди блестели медали. Лицо старика было коньячного цвета. Сложив руки на палке между расставленных ног, он бессмысленно глазел на алый закат.
Павел сел рядом. Старик каждые две минуты жевал губами, бормоча под нос.
Павел задумался о своем, забыв про соседа. И потому вздрогнул, когда пенсионер вежливо спросил:
— Проблемы какие-то у вас?
— Нет. Никаких.
Старик снова пожевал беззубым ртом. Потом рассказал Павлу историю своей жизни.
Он был ветераном войны. В начале 90-х государство презентовало ему квартиру в Новгороде. Дочь как раз вышла замуж. Старик взял молодоженов к себе. И очень скоро пожалел.
Зятю до зарезу было нужно прописаться в Новгороде. Квартира у старика хорошая, в центре, все рядом. Дочь потребовала прописать мужа. Старик — «С какой стати?»
Его не трогали, пока была жива жена. Померла — жизни не стало.
Зять бил его по голове кухонным полотенцем. Старика запирали в лифте. Два раза собственная дочь подсыпала ему в борщ цианиды.
— Что с тобой, доченька? — плакал измученный старик.
— Ненавижу тебя! — шипела доченька. — Старый осел! Ты испортил мне личную жизнь!
Вся лестничная площадка знала о происходящем. Но, как всегда в крупных городах, никто не вмешивался. Старик обратился в комитет ветеранов, но там «ничем не смогли помочь».
В конце концов, ветеран войны оказался на улице.
Павел слушал, и слушал, и слушал, и очень скоро почувствовал ужасную головную боль.
— И что теперь? — спросил он, потирая лоб. — Как же вы живете?
Старик бессильно улыбнулся. Посмотрел вдаль.
— Я теперь в поездах живу. Сажусь с поезда на поезд, езжу из города в город. Проводники меня уже в лицо знают. Я им сказал, что меня дочка из дому выгнала, уж они меня из вагона не выгоняют. Чаек носят.
Павел покачал головой.
— Но ведь долго так все равно не протянешь.
Старик выдавил жалкую улыбку.
— Что ж делать? Я в свое время воевал, чтоб моя дочка жила — так что ж теперь, с ней воевать?
— Разве вам не хочется отомстить?
— Дурные у тебя мысли, сынок, — старик внимательно посмотрел на задумчивого Павла. — Знаешь, как в народе говорят? «Месть — меня ест». Да и как можно своему семени мстить? Ничего, я пожил. Пусть теперь она живет как хочет, и бог ей судья.
Он вышел на освещенный огнями витрин проспект. Остановился у панорамного окна модного кафе. Словно кто-то схватил его за плечо. Синие глаза расширились.
Через стекло Павел увидел Инну Нестерову.
Она сидела одна, в белой блузке и черной мини-юбке. Сгорбившись над чашкой кофе, почти не обращала внимания на окружающих. При всей ее красоте и свежести девушка выглядела усталой. И была в ее лице печать рока. В каждом движении чувствовалось нечто, бессознательно вызывавшее у Павла отвращение и жалость. Словно у нее на спине висела табличка: УДАРЬ МЕНЯ.
Инна вздрогнула. Увидела Павла. В глазах промелькнул страх.
Павел сам не понял, как миновал фойе и оказался в шумном зале, полном людей. В сером плаще, черной вельветовой рубашке и поношенных джинсах он казался себе неандертальцем.
Павел взял кофе. Кассирша окинула его прикид скептическим взглядом.
— Простите, стул свободен?
Инна подняла голову. Враждебно взглянула прямо в глаза.
— Нет. Этот стул ломаный.
Павел отвернулся. Огляделся в поисках свободного столика.
«Не получилось общения. Жаль, жаль».
Что «жаль»? Боже мой, Павел, что ты здесь делаешь? Сейчас же уходи!
— Да сядь ты, — с досадой сказала Инна. — Я пошутила.
Повесив на спинку плащ, Павел сел.
— Я думал, ты кого-то ждешь.
— Ты думал? Не сломай голову.
Инна отхлебнула кофе. Наморщила лоб.
— Где я тебя видела?
— В отделении. На допросе.
Инна вздрогнула. Рассмеялась.
— Да? Прикольно!
Девушка развалилась на стуле.
— Ты чего, язык проглотил?
— Нет, — Павел отхлебнул, неловко озираясь и вздрагивая от каждого звука. Он чувствовал себя идиотом. И не знал, куда спрятаться от неприятного, прямого взгляда наглых глаз Инны.
— Ну, выкладывай: как тебя зовут, где живешь, чем занимаешься?
— Тебе есть до этого дело?
— Действительно, — хмыкнула Инна. — Мне нет до этого никакого дела.
— Вы, женщины, интересуетесь в мужчине чем угодно, только не тем, чем надо.
— М-м, очень интересно. А чем надо интересоваться?
Павел склонился над столиком.
— Вот ты спрашиваешь: как меня зовут, чем я занимаюсь и так далее. Я могу наговорить много всего, но что это даст тебе? А ты попробуй спросить: «Что ты за человек? Что чувствуешь? Чего хочешь от жизни?»
— Никто об этом не спрашивает.
— А между тем, об этом и стоило спросить.
— Можно подумать, кто-нибудь даст правдивый ответ.
— Все же это было бы правильно.
— Но это невозможно, — Инна положила локти на стол. Подперла ладонью подбородок. — Это даже такая дура, как я, знает.
— Ты не дура.
— Почем ты знаешь? — раздраженно спросила Инна. — Все, что ты здесь наболтал — полная чушь! Мне не нужно тебя ни о чем спрашивать. Я и так знаю, чего ты хочешь.
Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза.
— Я чувствую, что ты все видишь, — сказал Павел.
— Вот! — Инна расхохоталась, запрокинув голову. Она смеялась неестественно громко. На нее оглядывались с отвращением.
— А знаешь, как я узнала?
— Как?
— Очень просто! Только сумасшедший явится сюда в этих… отрепьях.
Павел кивнул. Улыбнулся.
— Ты заметила, на нас все пялятся?
— Да. Давно.
