— Но я смогла… смогла…
— Ударить вилкой беззащитного ребёнка, который ничего тебе не сделал? Фи, Анна! — Белинда брезгливо поморщилась. — Жалкий жест жалкого создания, не более того. А теперь убирайся отсюда. Вон!
На следующее утро Эдгар уехал на несколько дней. Белинда была только рада — его неловкое слепое обожание начинало её утомлять.
Вообще же Белинда томилась. Не скучала — для этого ситуация была слишком напряжённой; а именно томилась. Этот мир начинал её тяготить. Прежде, когда она жила, любила и горела в мире людей, он был как-то ярче, грубее, осязаемей.
Теперь… хотя, что же здесь странного? Для неё этот мир не был реален. Это было прошлое, отделённое от её времени толщей двух столетий. И люди, окружавшие Белинду, были лишь тени… тени тех, кто давно уже истлел, стал прахом, исчез без следа… Лишь она, Белинда, и розовый ребёнок в плетёной колыбельке принадлежали к бездне безвременья.
Впрочем… Другие тоже — в какой-то степени. Например, Джиневра — костёр её огненно-рыжих волос явновзвивался к зареву вечности. Эдгар… Эдгар просто хороший человек, и это Белинду совсем не привлекало. Ей никогда не нравились хорошие.
А вот Анна… Представив её лицо, Белинда скривилась, точно от горечи. М-да… Анна. Надо признать, увы, что серость и заурядность тоже вечны… в некотором роде.
От этих философских рассуждений Белинду оторвало явление Джиневры. Та появилась на пороге её комнаты, как обычно, не затруднив себя стуком.
Карающий ангел, грозно воздевший вместо меча серебряную вилку с погнутыми зубьями.
— Что это? — недоумённо спросила Белинда.
— Это, — зловещим голосом ответила Джиневра, — я хочу у вас спросить.
— Тогда, надеюсь, я смогу вам помочь, — ласково промолвила Белинда. — Это вилка.
— Я знаю, что это вилка, — ещё более мрачно отозвалась Джиневра. — Я хочу знать другое: как она оказалась в стене детской?
— Вот тут извините, — Белинда удручённо развела руками. — Не имею об этом ни малейшего понятия!
— А я полагаю, имеете!
— И почему же вы так решили?
— С тех пор, как вы здесь, в доме творятся странные вещи. — Джиневра выдержала многозначительную паузу.
— Очень жаль, если это вас огорчает, — Белинда вздохнула, затем зевнула. — Послушайте, вы меня утомили.
— Но вы же знаете! — вдруг закричала Джиневра с бессильной полудетской яростью. — Я же вижу, что вы знаете! И не только это!
— Может быть, — протянула Белинда. — Но, Джиневра, я не могу вам сказать. Никто ничего не может узнать, пока не наступит время.
— Но…
— Нет, Джиневра. — Белинда возвела очи ввысь, — вы действительно очень меня утомили.
Джиневра была права — Белинда, действительно всё знала. Знала — и молчала. Ведь она лишь наблюдала, по большей части, скучая, за марионетками театра теней в глубине веков. И, хотя главной героиней в пьесе была её сестра, она не собиралась ничего менять.
Она знала, что, когда в этот вечер Анна вернулась домой, в глазах её был абсолютно безумный блеск, а в кармане плаща — пузырёк из тёмно-синего стекла.
Она знала, что, когда служанка окликнула Джиневру, нёсшую девочке кружку с молоком, и та поставила кружку и отошла, Анна была рядом…
Она всё знала… и ждала.
Белинда не спала в эту ночь. Она даже не легла в постель. Покрывало с чёрными драконами было нетронуто.
Она сидела в кресле, неподвижно — далёкая, точно сосна на скале; и только ресницы её чуть заметно дрожали, отмеряя секунды вместе со стрелкой часов.
Наконец она подняла глаза на окно — и увидела, как в призрачно-серой пропасти неба выпадает кровавая роса зари. Начинался рассвет.
Рассвет её последнего дня в этом доме… этом времени… этом мире.
Дверь распахнулась. Белинда слегка повернула голову. Это, конечно, была Джиневра. Но на сей раз её было трудно узнать. Лицо побледнело до голубизны; из груди вырывался какой-то свист, как будто лёгкие были разорваны; губы беспомощно плясали, а глаза…
— Я не знаю, кто вы и зачем вы здесь, — прохрипела Джиневра. — Но — если вы — хоть что-то — можете сделать…
- Что случилось? — ровно спросила Белинда, хотя она прекрасно знала — что.
— Девочка… — Джиневра зажмурилась. — Она… она, кажется… — её посиневшие губы никак не могли выговорить это слово. — Она … мертва…
Белинда встала.
— Пойдём, — бросила она.
Джиневра кинулась к двери, но Белинда, слегка покачав головой, сжала её ладонь, — обмякшую, словно перчатка, — и они оказались в детской.
Девочка лежала в кроватке… мёртвая. Её личико было гладким, спокойным, — она умерла во сне.
Они услышали смех.
В дверях детской стояла Анна. Она точно собралась на воскресное богослужение, — идеально гладкие волосы, строгое платье глухо застёгнуто до подбородка. Воплощение приличий и целомудрия.
Только смех её был сумасшедшим.
— Это я… я убила её! — произнесла она срывающимся голосом. — Я… я её отравила! Я сделала это! Сделала!
В её глазах горело ликование. Она ощущала себя обновлённой, великой. Это был час расплаты за всё её серое, бессмысленное прозябание. Теперь она знала, зачем появилась на свет, зачем жила, зачем молча сносила, скорчившись в тёмном углу, все страдания и унижения. Её целью было убийство этого ребёнка — воплощения зла, бездушной, проклятой нечисти. И она сделала это. Сделала. Святая Анна, не убоявшаяся зла.
— Это уже не жалкий поступок, не так ли?!
Прозвучал оглушительный вой смертельно раненой медведицы. Джиневра бросилась на Анну и повалила на пол, подмяла под себя, молотя головой о стену.
Белинда следила за экзекуцией Анны с плохо скрываемой улыбкой. Сама бы она конечно, никогда не дошла до такого; но смотреть, как это делает Джиневра было… скажем так, довольно забавно.
Правда, Анна, разорванная на кусочки или даже без сознания, не входила в её планы. Поэтому Белинда не без сожаления щёлкнула пальцами — и Анна с Джиневрой разлетелись по разным углам.
Анна с трудом поднялась; один глаз у неё заплыл, из разбитой губ сочилась кровь.
— Делайте со мной, что хотите… ведьмы… — пробормотала она. — Мне теперь всё равно. Я сделала то, что должна была сделать.
— Всё, что хотим? — повторила Белинда. — Соблазнительное предложение. Правда, у Джиневры возможности довольно ограничены — а вот я действительно могу с тобой сделать всё, что захочу. Надо подумать…
— Ты — само зло! — прошипела Анна.
— Возможно, — усмехнулась Белинда. — Только, знаешь ли, это ведь так относительно… Для тебя — я само зло, для меня — ты. Но, знаешь, в чём разница? Сколько столетий я не живу, ни разу не травила маленьких детей.
