Мите не удалось узнать, что стало со шлемом и обагренным кровью камнем. Место поединка было захвачено новой волной сражающихся. Скорее всего, шлем был смят копытами, а камень затерялся в траве.
Снова пришла тьма.
А когда во тьме опять забрезжил свет, Митя стал не только видеть, но и ощущать. Он чувствовал свое тело и испытывал тупую, ноющую боль в затылке. Рукой он попытался нащупать и определить источник боли, но наткнулся лишь на шершавую ткань, которой была обмотана голова. Он понял, что находится в больнице. В палате, кроме его кровати, стояли еще четыре. На трех из них лежали по-разному перебинтованные и загипсованные тела, четвертая была смята, но пуста. Одно из тел поблизости читало газету. У Мити назревал десяток вопросов относительно текущего положения дел.
— Который час? — первым делом спросил он.
— Ба! — из-за газеты высунулась нечесаная голова и весело осмотрела его. — Наконец-то ты очухался. Поздравляю! Сутки пролежал в полной отключке.
— Сутки? — переспросил Митя огорошенно. — Ничего не понимаю. Меня же просто огрели по башке. Каской. А я сутки?…
— Хорошо, наверно, огрели. Но тебе повезло. Доктора говорили — черепушка цела, только сильный ушиб и скальп рассечен был. Швы наложили, теперь самое малое неделю будешь здесь отдыхать. Так что давай знакомиться. Я — Николай. Руки подать не могу — сам видишь: на привязи, — он чуть приподнял загипсованную и подтянутую к груди руку, чтобы было лучше видно.
— Митя, — представился Митя. — А вы… ты из-за руки здесь лежишь?
— Да рука-то что! — жизнерадостно ответил Николай. — У меня еще четыре ребра хряснули.
— Как это тебя угораздило?
— Так антресолька ж на меня свалилась. Собирал я дома стенку — хорошая стенка, пять шкафов. Каркас собрал, антресолины наверх закинул — ну так, для примерки, а вниз спускался, под ногу деревяшка встала, едрена вошь. А теперь представь себе картину: нога подворачивается, я падаю, хватаюсь рукой за шкаф, шкаф накреняется, антресолька съезжает и готовится уже на меня лететь, я падаю окончательно, закрываю кумпол руками. Так она, зараза, мне на брюхо свалилась, ребра переломала. Вот такая история. Бытовая травма!
— Хорошая история, — сказал Митя, раздумывая, к какому разряду отнести собственную историю. Уличная драка? Несчастный случай при спасении ближнего? Или он — жертва политических и социальных разногласий? Трудный вопрос.
Николай продолжал вводить его в курс дел. Юноша на дальней койке, Антон, попал сюда из-за несчастной любви. Его невеста ушла к другому, а брошенный Антон почел наилучшим выходом из ситуации окно четвертого этажа. Выйдя в окно, он однако не умер, как хотел, а всего лишь переломал себе почти все, что можно переломать. Загипсован он был полностью, в контакт не вступал, а досуг коротал в унылом созерцании отваливающейся с потолка штукатурки.
Рядом с Антоном лежал дряхлый старец с вывихами в тазобедренных суставах. Был он тих и смирен и в разговоры вступал редко. О пятом обитателе палаты Николай не успел проинформировать. Тот пришел сам, прервав ознакомительную лекцию трудоемким процессом прохождения через дверь палаты на костылях. Перед собой он нес свою гипсовую ногу, выставленную вперед, а шея его была упакована в жесткий корсет, не позволявший двигать головой независимо от туловища.
— Знакомьтесь!
— Арнольд, — отрекомендовался обладатель костылей.
— Митя.
— Ну, кто выиграл? — весело спросил Николай.
— Я.
Николай повернулся ко Мите и лихо подмигнул.
— У них тут с одним мужиком чемпионат по шахматам. Каждый день друг к дружке в гости шастают. А какой уже счет, Арно?
— Семь — три. Я веду. — Арнольд отвечал с неохотой, за которой проглядывала плохо скрываемое удовлетворение.
— Умища — вагон. — Николай снова повернулся к Мите. — А знаешь почему? — Он понизил голос: — По-настоящему его зовут Арон, а не Арнольд. Понял?
— Вы что, в мой паспорт заглядывали, господин сыщик? — тут же взорвался Арнольд, который все прекрасно слышал.
— Да не дергайся так, Арни. Вон у тебя книжка на тумбочке лежит. Там внутри написано: «Дорогому Арону от тети Симы». Если уж стесняешься своей национальности — не делай таких промахов.
— Вы пошлый антисемит. Я не желаю с вами разговаривать. — Арнольд улегся на кровать и вперил глаза в потолок, взяв пример с соседнего юноши, страдающего от любви.
— Не, я по преимуществу сионист. Пассивный, разумеется. Мыслю так: Россия отдельно, евреи отдельно, для того вам и придуман Израиль. Окучивайте свой садик и не зарьтесь на чужую фазенду.
— Примитивный остряк-шовинист.
— А вот чего я не понимаю в натуре, так это еврея с чувством национальной ущербности. Это какая-то хреновина. Как это еврей может стесняться, что он еврей, если весь мир под вами прогнулся? Так расплодились и размножились, как и сам Иегова не чаял. А все почему? Слишком вы приземленный народ. Жизнь как свое хозяйство понимаете. Все-то у вас идет в дело — каждая ненужная тряпка, каждый ржавый гвоздь. Бережливые! Нет у вас широты души. Не любите вы птицу-тройку нашу, вывалиться из нее боитесь, потому и рветесь в ямщики, чтоб вожжи притянуть. Тише едешь, здоровее будешь — вот вся ваша национальная идея. И какая у русских — чем триста лет падалью питаться, лучше один раз в жизни свежатины отведать — а там хоть потоп!
— Вот-вот, кровопийцы…
Рассудив, что отныне ему суждена навечно роль миротворца поневоле, за что и приходится страдать, Митя попытался сменить тему разговора.
— Господа! Ваши взаимные претензии так же неинтересны, как нытье ипохондрика по поводу здоровья. Лучше просветите меня насчет символики Звезды Давида.
— Запросто, — отозвался Арнольд. — Шесть концов означают шесть дней творения, центральный шестиугольник внутри — священную субботу. Когда-то Звезда была талисманом битвы, считалось, она приносит победу и дарует силу в бою. Кроме того, она была символом мудрости. Ею обозначали философский камень алхимиков. Да! Еще Звезда — символ рождения. Поэтому, — Арнольд торжественно повысил голос, сел на постели и повернулся в сторону Николая, — пока она является нашим национальным символом, еврейский народ бессмертен, сколько бы его ни травили разные юдофобы.
— На здоровье, — зевнул Николай и лениво отвернулся к стене. — А я спать хочу.
Разговор оборвался. Митя тоже ощущал вялость и сонливость. Отвратительно чувствующая себя голова требовала последовать примеру соседа. Это было нетрудно.
Поплыли бесконечно тягучие больничные дни, сдобренные перманентным запахом подгоревшей каши. От докторов Митя узнал, что кроме безвредного удара каской, от которого лишь выскочила большая шишка, он получил более серьезную травму, приложившись головой при падении о бордюр тротуара. Чувствовал себя Митя сносно, и проводить большую часть суток в лежачем положении было невыносимо. Один раз пришел навестить Матвей — «принес повинную голову», терзаясь и жалобно вздыхая. Мите пришлось соблюсти ритуал отпущения грехов.
