Она уронила руки и тонко, пронзительно вскрикнула:
— Моя мать не шлюха! Она… она подавальщица!
Ее слова встретили гробовое молчание. Бен уставился на девочку с отвисшей челюстью. Эдди оторвал взгляд от рассыпанных по мостовой денег. После паузы все трое расхохотались.
— Подавальщица! — задыхался Эдди. Он слабо понимал значение слова «шлюха», но сопоставление двух понятий его изрядно развеселило. — Так вот кто она такая!
— Да! Да! — выкрикивала Беверли, одновременно плача и смеясь.
Бен хохотал до упаду, тяжело опустившись на мусорный бак. Крышка бака слетела, он перевернулся и чуть не накрыл мальчика. Эдди задыхался от смеха, указывая на него пальцем. Беверли помогла Бену подняться на ноги.
Над ними распахнулось окно; раздался женский крик:
— Эй, дети, идите отсюда! Люди отдыхают после ночной смены, понимать надо! Уходите немедленно!
Мальчики, не сговариваясь, взяли Беверли за руки и побежали к Сентер-стрит. Веселье не прекращалось…
Пересчитав деньги, компания решила, что сорок центов вполне хватает на два мороженых. Чтобы не раздражать мистера Кина (он был крайне недоволен, когда дети ели мороженое прямо в магазине), они направились в Басси-парк. Когда сели на траву, у Бена оказалось кофейное, у Эдди — земляничное. Беверли собирала нектар с обоих цветков. Наконец-то она обрела спокойствие с момента, когда раковина изрыгнула струю крови в ванной. Время и новые впечатления отодвинули событие на второй план.
— Понять не могу, какая муха укусила Брэдли, — делился своим недоумением Эдди. — Он никогда себе такого не позволял.
— Ты заступился за меня, — заметила Бев, целуя Бена в щеку. — Спасибо.
Бен покрылся румянцем.
— Ты же не жульничала, — пробормотал он себе под нос, бессознательно проглотив сразу половину мороженого. Всасывающий звук походил на хлопок.
— Вкусно, папочка? — глумливо поинтересовался Эдди. Беверли корчилась от смеха.
— Хватит, — жалобно произнесла она. — У меня уже живот свело. Прекратите ради Бога!
Бен улыбался. О, этот ее поцелуй надолго выведет его из равновесия; он, определенно, обещает бессонную ночь.
— У тебя все нормально? — спросил он.
Бев кивнула.
— Не в нем дело. И даже не в том, как он обозвал мать. У меня просто была ужасная ночь. — Она замялась, попеременно поглядывая на мальчиков. — Я… Мне надо с кем-нибудь поделиться. Или показать кому-нибудь. Кое-что. А может, у меня просто глюки от расстройства.
— Что там насчет глюков? — спросил новый голос.
Он принадлежал Стэнли Урису — худому, стройному и — противоестественно для одиннадцатилетнего — опрятному мальчику. Его белая рубашка была аккуратно заправлена в новые джинсы, волосы гладко причесаны, кеды девственно чисты и вообще — просто маленькая копия взрослого. Но вот он улыбнулся, и впечатление взрослости исчезло.
«Она не скажет что хотела, — подумал Эдди, — потому что его здесь не было, когда Брэдли обозвал ее мать».
Однако после некоторых колебаний Беверли рассказала. Потому что Стэнли — не Брэдли, от него не могло быть секретов.
«Стэнли — один из нас, — решила девочка. — Почему бы мне не рассказать? Только вряд ли это доставит удовольствие. Что им, что мне».
Мысли запоздали: Беверли уже рассказывала. Стэн опустился рядом — спокойный и серьезный. Эдди предложил ему остатки мороженого, но мальчик помотал головой, не отрываясь от лица Беверли.
Она рассказала о голосах. О том, что узнала голос Ронни Гроган. Она помнила, что девочки нет в живых, но голос — точная копия. Она рассказала про кровь и про то, как отец ночью, а мать — с утра не почувствовали и не увидели ее.
Когда она закончила и вгляделась в лица мальчиков, боясь прочесть в них недоверие, его не было. Был ужас, недоверия не было ни на гран.
Бен разорвал гнетущее молчание:
— Пойдем проверим.
Они вошли через черный ход: ключ Бев подходил. (Девушка предупредила: миссис Болтон может увидеть ее в обществе троих мальчиков и обязательно расскажет отцу, а тот побьет).
— А за что? — спросил Эдди.
— Неужели не ясно, чучело? — оборвал его Стэн. — Тише.
Эдди хотел огрызнуться, но глянув на заострившееся лицо Стэна, счел за благо заткнуться.
Дверь вела в по-летнему тихую и залитую послеполуденным солнцем кухню. Блестела на сушилке посуда. Ребята сгрудились у стола и, когда дверь захлопнулась, тихонько захлопали в ладоши и нервно захихикали.
— Где это? — шепотом спросил Бен. В висках Беверли назойливо стучали молоточки, когда она вела ребят — коридором мимо комнаты родителей к закрытой двери ванной. Толкнув дверь, девочка быстро заткнула раковину. Потом отступила назад, встав между Беном и Эдди. Кровавые ручейки засохли на зеркале, ванне и обоях. Беверли сверлила кровавые пятна глазами: это оказалось неожиданно легче, чем отвернуться к приятелям.
Чужим срывающимся голосом Беверли спросила в пространство:
— Видели? Все видели? Она там?
Бен шагнул вперед, вновь поразив Беверли кошачьей грацией, неожиданной при его комплекции, и дотронулся до засохшей крови — в одном, в другом месте, коснулся зеркала.
— Здесь. Здесь. И здесь, — ровным тоном произнес он.
— Елки зеленые, будто поросенка резали, — охнул Стэн.
— И это все из раковины? — поинтересовался Эдди. При виде крови у него закружилась голова и участилось дыхание. Мальчик потянулся за аспиратором.
Беверли отчаянно боролась со слезами. Ей вовсе не хотелось разрыдаться; она боялась, что мальчики отвернутся от нее как от любой другой девчонки. Волна облегчения захлестнула ее, и девочка вцепилась в ручку двери, чтоб не упасть. Теперь-то уж она точно знает, что не страдает лунатизмом и не сходит с ума.
— А твои родители, значит, так ничего и не заметили, — протянул Бен. Он еще раз дотронулся до сгустка крови и, отдернув руку, вытер ее о край рубахи. — Ну и дела…
— Не знаю, как я теперь зайду сюда, — жаловалась девочка. — Ни тебе помыться, ни зубы почистить, ни… ну в общем понятно.
