А что, кто ещё — остаётся?.. Выращенная же, как «комнатный цветочек» на том же самом подоконнике-окне, она и не может быть одна: даже если ещё и где-то там — есть жизнь. Начинать — заново?.. В новом и… С новыми же? Как?!.. Если и ко всему же ещё — не любит нового, изменений! Поднимается на крышу самого высокого, ещё оставшегося и разделявше-отделявшего её от неё-волны же, здания — и расправляет руки: не чтобы взлететь, а принимая свою судьбу такой, какая она есть… и «будет» здесь и сейчас! И волна — накатывает-находит на неё… Правда, и за доли же секунды до соприкосновения с ней самой, расходится — и проходит по обе же стороны от неё: смыкаясь уже — за!.. И лишь после, как акула и тот ещё ротвейлер, разворачивается и, возвращаясь, нападает — со и из-за спины: погружая её в себя — без возможности сделать и вдох… И вот она — внутри неё! Боится, по первости, открыть глаза, да и уж тем более пошевелиться, но когда всё же делает это и одновременно — понимает, что: всё так же — жива и цела; так ещё и её соль — «дооздоровила» её. А перед глазами только; теперь уже и не в голове, а и в водной глади-экране; проносятся — все события до, что она забыла: так неудачно «заземлившись» — не на ноги, а «тряпичной куклой»; телом и головой. Как она мстит за «раннее» предательство отца: находя его, как и в той самой «угрозе» — на краю света и из-под земли; как и матери — за её «воспитательные меры»: на пару с её-дочкиным же «фейсом об тейбл»; бабке — за «молчаливое одобрение» и только периодическое же напоминание, что «Можно и потише — за полночь уже: все же и они с дедом — уже спят!», прибавляя к «столу» ещё и стопку книг: для полного погружения её-внучки — на «дно слёзно-сопливо-слюнявой боли»; с «проходкой» же лица ещё — и по страницам, как тёрке, «грызя» и буквально же уже при этом параллельно и именно «гранит науки». А затем — и всем тем же «родным и близким», «подругам и друзьям»… «знакомым», что знали: и ни черта с этим не с-делали; так ещё и понукая же тем, что: «Ну они же — твоя семья!.. А «семью» нужно любить — при любых течениях и обстоятельствах»! А опускается на землю — уже и за пределами города, оборачиваясь, чтобы поблагодарить за «очередное же открытие глаз на правду», но не видит ничего: лишь разрушенный город! А когда ещё и смаргивает — понимает, что: всё это — было только внутри неё же самой. Её внутренний мир-город — разрушен! И что «цунами» — это она и есть. Она — сама: «сама» — всё и разрушила. И сама же — убила их и… себя: чтобы заново построить! И, только же собирается двинуться дальше, за «созиданием и разрушением»; без «сестры» же, как и «души», телу — никуда; рядом с ней тормозит машина — и парень же её возраста предлагает подвезти её, ведь и сам направляется: «Подальше отсюда — на поиски новой жизни…». И она соглашается, садясь рядом и улыбаясь этому и как никогда же, нигде да и ни с кем — «ироничному символизму»: «…со смертью» же. И… Продолжение следует!
*
Уже взрослая девушка — сидит на подоконнике окна и чиркает зажигалкой. «Удар. Удар. Удар». Чирк! «Удар. Удар. Удар». Чирк! «Удар. Удар. Удар». Чирк! «Удар». Пламя! Поджигает сигарету. Закуривает и, стирая собственноручно же нарисованные «его» глаза на «поволоке» стекла от конденсата-дыхания, разворачивается — к ещё девочке и поменьше в больших наушниках; вот так оно и бывает: сначала ты слушаешь чужих, чтоб не слышать себя и других, а потом… она — слышит себя, чтоб не слушать других и чужих, и наоборот; играющей в куклы на ковре. Будто — и копии её. Только — маленькой. И… Не «будто». Пока и сама же малышка — переходит на кубики: и каждый ново-построенный раз — рушит «башню», содрогаясь от последующего каждого уже и гораздо тише и глуше «для неё» удара и грубого голоса… с еле различимым женским стоном по ту сторону двери; через проход и ещё одну дверь! «Ругаются… Опять. Снова!». Девушка фыркает — и вновь выпускает дым в приоткрытое на проветривание окно: но и пряча же лишь только свои собственные слёзы — за этим; прося прощения — у «него», неё: за и из-за неё, как ещё «за и из-за себя». И не только за то, что не может помешать тому, что происходит там!.. А ведь и они обе понимают — что именно. Но — и не препятствуют!.. Пока одна и чисто физически — не может. Другая и морально — не хочет. И вот — открывается дверь! Одна. Вторая… И заходит — он!.. «Кошмар из кошмаров» и «Ужас из ужасов». А и казалось бы — всего-то: «отец»! И здесь вновь же — именно, что: «казалось бы», «всего-то»… И что: «отец». Монстр! Волк в овечьей шкуре!.. Садится на корточки — перед малышкой. Утирает — её слезы, уверяя, что: «Всё — хорошо!.. И так — и будет». Но так и не даёт ей взглянуть за свои плечи и спину! «Нарочно». Конечно! Как и бил же до этого всё: «Отчаянно»! Хочет взять её на руки, но останавливается, смотря ровно и прямо, в упор, на девушку — за её спиной. И взгляд его — вмиг стекленеет и холодеет… Но и лишь на: «миг»! Малышка же, успев таки из- и повернуться, не видит ничего и никого, спрашивает об этом, о причине его именно «такого», этого жеста, но получает лишь вновь же — его отрешённое качание головы: и «уходит» — на его же руках, всё равно смотря в ту сторону; где сначала и на губах — прорезается лютый оскал «для него», а после и тёплая улыбка со слезами меж губ — «для неё». Она не может — вмешиваться. Не может — и изменить! Но — хочет. «Так» — хочет… «Как» — и убить его!.. Как только и вновь же видит тело мамы, а «иначе» и не назвать, за кроватью — одна же голова торчит… Да и пока лишь — не отдельно и… не отделена! Но и крови же на ней, как и лице её,
