Alors, мне хотелось бы волчком раскрутить время, чтобы оно кружилось вокруг своей оси, ускоряя течение моей повести и увлекая ее к концу, то есть к моей смерти. Стремление поведать о том, как она меня настигла, и заставило вашу покорную слугу войти в это тело — не помню уже, сколько часов назад. Но все-таки нужно написать еще несколько слов о моем одиночестве и вкратце рассказать об истинной его причине. О том позоре, который я познала в злосчастном 1844 году.
Во время октябрьского урагана мы потеряли не только Асмодея, но и дом, в котором мы жили с тех пор, как осели на острове Ки-Уэст. Здание все пропиталось водой, вплоть до деревянной обшивки внутренних стен, из-за чего пол выгнулся дугой, а бревна стали гнить, как мясо, оставленное на солнцепеке. К декабрю мы уже могли бы переехать в дом на Кэролайн-стрит, в наше новое Логово, но он был не совсем готов. К началу урагана каркас дома уже стоял, но не был завершен, так что, к счастью, во время бури ветер дул сквозь него. Теперь же мы взялись за дело всерьез и достроили его предельно быстро, причем сверху вниз. Когда каркас здания был готов, мы в первую очередь пристроили башенку и отделали ее изнутри, равно как и мансарду под самой крышей. Нам с Леопольдиной планировка верхней части дома очень нравилась, и мы вожделенно предвкушали, чем станем там заниматься, что и где будет стоять. Приятные хлопоты так увлекли нас, что завершение первых двух этажей мы отдали на откуп Каликсто и Люку, а те поручили дело артели строителей, которым хорошо заплатили, с тем чтобы дом был поскорее закончен. При этом нужно было соблюсти два условия.
Во-первых, все-таки были предусмотрены некоторые излишества. К стыду своему, я поддержала общие пожелания по части архитектуры, а они красноречиво свидетельствовали о том, что мы приобрели замашки нуворишей: там был вестибюль с мраморным полом, откуда можно пройти в обе гостиные; напротив них, по другую сторону от фойе, размещалась столовая с кухней и кладовой позади нее; кроме того, имелись кабинет, бильярдная (для Каликсто и Люка) и библиотека (предполагалось, что для меня). На втором этаже планировалось разместить четыре спальни.
Во-вторых, хотя вышеупомянутым артельщикам и велели не жалеть денег, их предупредили (это сделали Люк и Лео), что придется отчитаться по всем расходам. Поэтому к местным мастеровым присоединились стекольщики из Нового Орлеана, каменщики из северных штатов, приплывшие на тех же судах, в трюмах которых к нам плыли заказанные в штате Мэн мебельные гарнитуры, произведенные в Портленде в мастерской Вальтера Корея. Я надеялась — как оказалось, напрасно, — что, если заказать все подальше от здешних мест, удастся сдержать зависть местных жителей. Каликсто нанял художника, чтобы он украсил фресками стены, потому что Леопольдина решила не оклеивать их бумажными обоями. Таким образом, вскоре мы уже могли обедать в столовой, затейливо украшенной всяческими trompe-l'oeil.[232] Сюжетами настенных росписей в ней стали мифы о близнецах Артемиде и Аполлоне (чьи лица имели явное сходство с Лео и Люком), а также о Посейдоне (Каликсто) и Диане (она была написана с меня, хотя позировать я согласилась неохотно, отвергнув лукавое предложение близнецов стать натурой для изображений Гермеса, или Афродиты, или их обоих). Все это было, право, de trop.[233]
В конце концов мы все-таки нашли надежные и безопасные способы предсказания кораблекрушений. Оставалось лишь отшлифовать их, чем мы и занялись в мансарде нового Логова, пока на нижних этажах с рассвета до темноты стучали молотки — рабочие трудились над украшением нашего особняка под стать нашим доходам. Точнее, тем доходам, которые мы надеялись вскоре заполучить.
После урагана, когда наш прежний дом уже был не пригоден для проживания в нем, а новый спешно достраивался, я временно поселилась в башенке. Остальные разместились… В общем, кто где (не стану уточнять).
Из квадратной башенки с остроконечным шпилем через portes-fenêtres[234] вы могли выйти на площадку с перильцами, устроенную на крыше дома, откуда открывался вид на море. Ее мы прозвали «воронье гнездо»,[235] ибо впоследствии оттуда как на ладони стала видна полная картина нашего коммерческого успеха: наши многочисленные склады и корабли, все внешние атрибуты нашей удачи. В каморке наверху башни я устроила себе постель — очень скромное, но уютное гнездышко, которое я и впоследствии предпочитала парадной спальне на втором этаже с кроватью под балдахином, с резным бюро из бразильского розового дерева и шпалерами из Глазго — Лео навязала мне их со словами: «Ой, они такие шикарные и гладкие!» Эта башня казалась мне тем привлекательнее, что я могла спускаться по винтовой лесенке из моей комнатки на верхнем этаже прямо в мансарду, где я устроила такое логово ведьмы, что ему позавидовала бы любая из сестер.
Леопольдина и Люк еще помнили, как голодали, а я чувствовала себя виноватой перед ними за то, что бедняжки остались одни и влачили жалкую жизнь в римских катакомбах. Поэтому я позволила им увлечь себя стремлением к роскоши. Enfin, я чувствовала себя кругом виноватой: и перед ними, и перед собой — за то, что пошла у них на поводу.
Люк удивил меня тем, что по странному капризу приобрел у одного новоорлеанского фотографа — притом задешево, как он уверял — коллекцию стеклянных пластинок, побочный продукт изготовления фотопортретов. На них было запечатлено множество мертвецов. Дело в том, что недавно в Новом Орлеане свирепствовала эпидемия желтой лихорадки, и новое искусство (или наука?), изобретенное месье Даггером,[236] утвердилось на берегах Миссисипи. Фотографии стали чем-то вроде прощального подарка на память об умерших. Эти фотографические пластинки привез упоминавшийся выше стекольщик. Он принял наше странное предложение: ему предстояло пройти с завязанными глазами через мансарду на самый верх башни и там заменить обычные стекла в оконных рамах на фотографические пластинки, чтобы гости, желающие полюбоваться на остров, море или небо, смотрели на окружающий пейзаж сквозь лица безымянных мертвецов. Нужно ли говорить, что это оказывало донельзя мрачное воздействие? Вид мертвых лиц производил на меня особо сильный эффект, когда они освещались лучами солнечного или лунного света.
В общем, идея Люка мне понравилась, и я ее одобрила. А Леопольдина обнаружила в себе склонность к шелкам и всевозможным изделиям из них, в результате чего (точнее, в результате того, что мы стали чаще их заказывать) я отыскала стезю, которая помогла бы нам сдержать клятву, которую мы дали, когда в первый раз решили применить Ремесло ради выгоды. В прежние годы, когда я жила на Манхэттене, мне нередко доводилось слышать о братьях по фамилии Таппан, Льюисе и Артуре: на деньги, вырученные от торговли шелком, они основали Американское общество противодействия работорговле (а также Общество Марии Магдалины для помощи «кающимся проституткам», за что были осмеяны многими «барышнями», работающими в самых фешенебельных районах Нью-Йорка, но не обитательницами Киприан-хауса и не мной; теперь мне самой довелось увидеть, как тяжела работа девиц низшего разряда, которых я видела в «Троне»). Я написала Таппанам — конечно, не раскрывая своего имени — и попросила сообщить, чем мы могли бы содействовать делу аболиционизма (а также, по мере сил, оказать помощь «кающимся магдалинам»). Вскоре мы начали пересылать деньги на север и продолжаем делать это по сей день. Порой мы посылали много, очень много денег, так что сохранять инкогнито было весьма непросто.
