И если бы кто-то спросил Ларису Сергеевну, куда она идет, она не смогла бы ответить.
* * *
В один из морозных ноябрьских дней Алексей Алексеевич снова уехал на дачу — починить на веранде пол, который в прошлый раз прогрызли мыши. Перед уходом он заглянул в спальню: Лариса Сергеевна спокойно спала, щеки ее порозовели, на губах то появлялась, то исчезала легкая улыбка. Ей снилось что-то хорошее, и Алексей Алексеевич счел это признаком выздоровления. Собственно говоря, она ничем и не болела…
Это утро и в самом деле было для нее радостным. Она приготовила себе завтрак, чего давно уже не делала, вымыла и высушила феном волосы, соорудила высокую, замысловатую прическу, брызнула на виски французскими духами. Она была совсем еще молодой, она ощущала в себе столько нерастраченных сил!.. Достав свои рисунки, она принялась разглядывать их. И то, что она видела, впервые удивило ее. Неужели это нарисовала она сама? Какая бездна фантазии! Какие изысканные представления о красоте! Неужели она когда-нибудь еще будет способна на такое? Она должна, должна восстановить в себе все это! Восстановить во что бы то ни стало! Вопреки всему! Только в этом, единственно в этом и заключен подлинный смысл ее жизни! У нее впереди двадцать… тридцать творческих лет! Да, она должна попытаться! Немедленно! Сейчас!
Порывшись в набитом всякими ненужными вещами ящике письменного стола, она нашла сточенный угольный карандаш, взяла лист бумаги… Какие образы жили теперь в ее сознании? Она пыталась поймать стремительно ускользающие от нее мысли, пыталась сосредоточиться, но у нее ничего не получалось. Ее пальцы, в отчаянии сжимавшие толстый угольный карандаш, чертили на бумаге какие-то линии, и они делали это сами по себе, помимо ее воли… Закрыв глаза, она напряженно смотрела в глубь своей души и… ничего там не находила. Ничего, кроме пустоты. И когда она, открыв на миг глаза, взглянула на изрисованный ею лист бумаги, она с ужасом увидела то, от чего ей нигде теперь не было спасенья: фалангу! Нарисованный углем паук протягивал к ней свои ворсистые лапы…
— Нет… — еле слышно произнесла Лариса Сергеевна. — Нет… я не могу здесь больше оставаться!
Торопливо, но, как всегда, тщательно, словно собираясь в гости, она оделась и спустилась на лифте вниз.
* * *
Она шла и шла по запорошенным снежной крупой дорогам. Прочь от дома, от этих выселок… Ветер отворачивал полы ее дубленки, щеки покраснели от холода, руки в кожаных перчатках заледенели. Но она шла и шла… Слегка наклонив вперед голову, чтобы не сдуло ветром норковую шапку, Лариса Сергеевна спешила к какой-то ей одной известной цели.
На проспекте дорогу ей преградила толпа людей, вышедших из троллейбуса. Соскочившие с проводов штанги раскачивались на ветру, задевая провода, осыпая на землю и на проезжающие машины каскады искр. Выскочивший из кабины шофер тщетно пытался подтянуть штанги и поставить их на место. Внезапно из троллейбуса повалил дым — густой, черный, с едким запахом жженой резины.
Лариса Сергеевна в страхе остановилась. Вернуться назад, в пустую квартиру?..
Густой, черный, удушливый дым…
Кто-то шел за нею по пятам… Собравшиеся на тротуаре люди не обращали на нее никакого внимания.
Из окон и раскрытых дверей троллейбуса вырывалось желтое пламя, густой дым доходил теперь до четвертого этажа соседних зданий. Шофер в подпаленном оранжевом жилете беспомощно метался от одной двери к другой…
Лариса Сергеевна смотрела, не мигая, на продолжавшие раскачиваться на ветру штанги. И между ними, на крыше горящего троллейбуса, сидел огромный оранжевый паук!
Пламя охватило троллейбус целиком, превратило его в огромный пылающий факел. Черный дым, удушливый запах гари, желтое пламя, толпа людей, вой пожарных машин… Лариса Сергеевна перестала понимать происходящее. Она видела лишь, как паук соскользнул с горящего троллейбуса и пополз прямо в ее сторону…
* * *
Она бежала по улице, то прижимаясь к стенам домов, то вклиниваясь в самую гущу прохожих, мимо троллейбусных остановок, мимо магазинов и кафе, мимо парка и школы, где когда-то учились ее дети…
Она не ощущала ни усталости, ни холода, все ее чувства молчали, она знала лишь одно: бежать! Бежать от преследующей ее фаланги! Бежать от своего страха!
Холодный ноябрьский закат напоминал ей пламя только что виденного пожара, тучи ворон с криком носились над парком, ища себе место для ночлега, в воздухе мелькала колючая снежная крупа.
Несмотря на усиливающийся ветер, Лариса Сергеевна шла все быстрее и быстрее. Окна, люди, собаки на поводках, ряды подстриженного кустарника, ярко освещенные киоски… — во всем этом она не видела теперь никакого смысла. Ей нужно было как можно скорее добраться до цели, скорее, скорее… И она шла и шла, почти бежала. Наконец, выйдя на открытое пространство набережной, она остановилась. Серый сумрак поглощал последние отсветы дня, асфальт и вскопанные газоны покрывал толстый слой снега, на мосту уже зажглись фонари.
Лариса Сергеевна вспомнила это место: летом она ходила сюда на пляж с внуком. Нагретый солнцем песок, веселые голоса, плеск воды… Колючая снежная крупа больно ударяла в щеки, набиваясь за воротник дубленки. «Дети…» — тревожно и в то же время удивленно подумала она. Ее дочери!.. Они бросили ее, потому что… Она вдруг почувствовала — через толстый слой меха дубленки, через сложенную вдвое шаль и пушистый свитер — прикосновение холодной, ворсистой лапы. Фаланга!
Она бежала по мосту, и со всех сторон ее преследовал долгий и протяжный, нечеловеческий вой. Этот вой она слышала в самой себе, этот вой жил в ней уже много лет.
Фаланга преследовала ее: Лариса Сергеевна слышала за своей спиной отвратительное шуршанье множества когтистых лап. Оставалось совсем немного до последнего, смертельного броска… И ожидание этого момента наполняло Ларису Сергеевну неописуемым ужасом. «Я не могу больше, не могу, не могу…» И она бежала дальше, бежала и бежала… Она совершенно выбилась из сил, она задыхалась, она умирала… Ухватившись за чугунные перила моста, Лариса Сергеевна зажмурилась, втянула голову в плечи… Далеко внизу медленно перекатывались черные, замерзающие волны… И возле самого своего уха она ощутила судорожное дыханье фаланги, и в следующий миг ядовитые челюсти паука вцепились ей в затылок…
Лариса Сергеевна пыталась освободиться, пыталась кричать, но страшные челюсти все ближе и ближе подбирались к ее горлу. Напрягая последние силы, Лариса Сергеевна перевесилась через перила моста — и паук отпустил ее…
Она летела легко и свободно, как в утреннем сновидении, и ее крик, отразившийся эхом от бетонных перекрытий моста, не встречал больше никаких препятствий: этот крик жил теперь своей собственной жизнью.
