тоже трое детей. У нее была самая горячая маленькая попка, которую я когда-либо видел, и симпатичные сиськи, но она не стоила твоей жизни, парень".
Я никогда не понимал своего отца, почему ему нравилось причинять мне боль. И хотя это было ужасно - стоять в двух шагах от человека, который помог создать меня, и не чувствовать к нему ничего, кроме презрения, я слишком хорошо понимал, почему ненавижу его. Я просто никогда не понимал, почему он ненавидит меня.
"Зачем ты это делаешь?"
Он отхлебнул из бутылки. "Что я делаю?"
"Издеваешься надо мной без всякой причины".
"Потому что это чертовски легко", - усмехнулся он. "Всегда так было".
"Гордишься собой?"
"Неважно", - сказал он, снова отмахиваясь от меня. "Как и твоя мать, ни у кого из вас никогда не было чувства юмора".
"Трудно смеяться, когда у тебя разбиты губы, глаза опухли, а зубы в руках".
"Ну вот, начинается это дерьмо". Он сделал еще один долгий глоток из бутылки.
"О, я знаю это. Ты был образцовым отцом и мужем, не так ли?"
"Я прекрасно справлялся с тобой и твоей матерью. Еда на столе, одежда на спине, крыша над головой. Я старался сделать из тебя мужчину, мальчик, делал все, что мог. Просто у тебя не хватало духу, парень, ты был слаб, не хотел делать то, что должен делать мужчина, чтобы быть мужчиной".
"Что, черт возьми, ты можешь знать об этом?"
"Я знаю вот что. Ты мог бы стать кем-то здесь, кем-то в округе, но ты бросил все на этот маленький кусочек задницы".
"Я был влюблен в Линду".
"Да, - рассмеялся он, - я тоже был в нее влюблен".
"Я не думаю, что попытка завести невестку каждый раз, когда ты слишком много выпьешь, подходит под это".
"Нет?" Он рассмеялся. "Ты уверен? Может, тогда это была просто похоть. Если бы у тебя были мозги в твоей гребаной башке, ты бы тоже ничем иным не занимался. Кинул бы ей хорошенько и пошел бы дальше. Но нет, ты женился на этой сучке. И как тебе это удалось, придурок? Думай об этом каждый раз, когда будешь мыть посуду за минимальную зарплату, гребаный идиот".
Я хотел сказать ему миллион вещей, миллион причин, по которым я хотел избить его до полусмерти, как он десятки раз избивал мою мать и меня на протяжении многих лет. Но он ничего этого не стоил. И никогда не стоил.
"Даже не смог подарить мне внука", - бормотал он. "Даже не смог сделать это правильно".
"Закрой рот". Я почувствовал, как мои руки сжались в кулаки. "Закрой свой грязный поганый рот".
"Я тебя не боюсь".
"А стоило бы, старик".
Он сделал еще один глоток водки, но большая ее часть растеклась по его подбородку, груди и животу. Он был настолько пьян, что почти не приходил в сознание. "Отвали", - прохрипел он, делая полубезумную попытку бросить в меня бутылку. Она упала в нескольких футах от меня и покатилась, расплескав по полу все, что в ней оставалось.
Чувство одиночества не было для меня чем-то новым. Я уже довольно долго находился на краю пропасти в одиночестве. Но сейчас я был рад, что не сорвался, как планировал, потому что впервые в жизни я почувствовал себя по-настоящему свободным от болезни, которой был мой отец.
"Удачи тебе во Флориде, папа. Как только ты устроишься и получишь новый телефон и адрес, сделай мне одолжение, а?" Без страха я посмотрел прямо на него, на этого жалкого старика, который в детстве пугал меня так сильно, что мог заставить меня описаться, просто повысив голос. "Засунь их себе в задницу. Хорошо и глубоко, ты, кусок дерьма".
"Помоги мне встать", - сказал он, протягивая ко мне руку. "Мне нужно отлить".
Вместо этого я стоял и смотрел, как он пачкает себя.
Когда я уходил, он все еще пытался выбраться из кресла, барахтаясь в собственной грязи и бормоча непристойности в мой адрес.
Радуясь, что вернулся на ступеньки, подальше от него и его вони, я стоял там и позволял солнцу омывать меня. Это было приятно. Почти так же хорошо, как осознание того, что я больше никогда не ступлю сюда.
На несколько минут я забыл о бритвах и жизни, которую почти выбросил, о времени, проведенном на этих подлых улицах, о счастье, которое когда-то имел, а потом упустил, о грязных столовых и бесконечных кучах посуды, о странных видениях у моей двери, о потерянном времени, пустых банковских счетах и жутких пустых визитных карточках.
На какое-то время все эти бури стихли, но, в отличие от меня, я знал, что рано или поздно они вернутся. Я поспешил к машине и направился к мысу, как бы держа их на мушке, понимая, что это место больше не является для меня домом, не было им уже очень давно.
И за это я мог быть только благодарен.
Обратная дорога была долгой и странной, голова была забита старыми воспоминаниями и новыми кошмарами, которые боролись за место в моем и без того измученном сознании. Ничто не казалось правильным или реальным: дорога, машина, небо - все это было похоже на гигантский навес, расстеленный и готовый отвлечь меня от того, что гнездилось под ним.
Я хотел только одного - напиться до беспамятства и проспать остаток этого дня, этой жизни, но, выехав на место рядом со своим коттеджем, я заметил, как мой сосед и хозяин дома Альберт Смитхи подметает свое маленькое крыльцо. Все коттеджи в нашем районе стояли относительно близко друг к другу, участки были довольно скромными, но у Альберта, который владел своим и моим домом, был один из самых красивых и больших коттеджей на нашей дороге, с гаражом, просторной террасой и джакузи на заднем дворе и небольшим крыльцом спереди. Хотя Альберту было далеко за шестьдесят, он выглядел гораздо моложе и находился в потрясающей форме благодаря многолетним занятиям йогой и тай-чи, которые он дисциплинированно практиковал на своей террасе с видом на Атлантику. Родом из Пенсильвании, он владел и управлял агентством недвижимости, которое было настолько успешным, что он смог продать его и уйти на пенсию, когда ему было еще за пятьдесят. Он и его давняя подруга Карла, учительница истории в средней школе, проводили лето в Сансете, а остальную часть года - в своем городском доме в Филадельфии. Поскольку мы всегда хорошо ладили втроем и, вероятно, потому,
