Во всех гимнах мистера П. П. Блисса отчетливо проступала морская тема.
На этот раз Кэрри шила очень красивое платье — цвета темного вина (красное мама не разрешила) и с пышными буфами на рукавах. Она старалась не отвлекаться от дела, но сами собой вспоминались разные другие вещи.
Свет под потолком горел сильный, резкий, желтый, на маленьком пыльном плюшевом диванчике никого не было (к Кэрри никогда не заходили мальчики, даже просто посидеть), а на дальней стене отпечаталась двойная тень: распятый Христос, а под ним — мама. Ей позвонили в прачечную из школы, и она вернулась домой в полдень. Кэрри еще в окно увидела, как она приближается, и внутри у нее все задрожало.
Мама была очень крупной женщиной, и она всегда носила шляпу. Последнее время у нее стали опухать ноги, и иногда казалось, что ступни выливаются через края туфель. На улице она носила тонкое черное пальто с черным меховым воротником. Голубые глаза выглядели за стеклами двухфокусных очков без оправы просто огромными. Она всегда брала с собой черную сумку, где лежали обычно кошелек для мелочи, бумажник (оба черные), большая Библия (тоже в черном переплете) с ее именем, отштампованным на обложке золотом, и пачка религиозных буклетов, стянутых резинкой. Буклеты были, как правило, в оранжевых обложках и с очень плохой печатью.
Кэрри смутно понимала, что мама и папа Ральф состояли когда— то в баптистах, но оставили церковь, когда убедились, что баптисты служат Антихристу. С тех пор все богослужения проходили дома. Мама занималась этим по вторникам, пятницам и воскресеньям, которые она называла святыми днями.
Мама выполняла роль священника, Кэрри — конгрегации. Служба длилась каждый раз два-три часа.
Когда мама открыла дверь и твердо вошла в дом, Кэрри встретила ее в маленькой прихожей, и их взгляды на мгновение пересеклись, словно у героев вестерна перед заключительной перестрелкой — одно из тех мгновений (страх неужели в маминых глазах действительно страх), которые позже кажутся значительно дольше.
Мама закрыла за собой дверь.
— Ты — женщина… — сказала она тихо. Кэрри чувствовала, как дрожат у нее губы, как меняется лицо, но ничего не могла с собой сделать.
— Почему ты ничего мне не сказала? — расплакалась она. — Я так испугалась, мама… А девчонки смеялись надо мной и бросали в меня всякие…
Пока она говорила, мама приближалась, и вдруг ее рука — твердая, мозолистая, мускулистая — мелькнула в воздухе, словно гибкая лоза, и наотмашь хлестнула Кэрри по щеке. Зарыдав в голос, Кэрри упала на пол в дверях гостиной.
— …а Бог создал Еву из ребра Адама, — закончила мама, глядя на нее из-за стекол очков своими огромными, словно очищенные яйца вкрутую, глазами, и ударила ее ногой.
Кэрри закричала.
— Вставай, женщина, и будем молиться. Будем молиться Господу
за наши слабые, грешные женские души!
— Мама…
Кэрри рыдала, давясь слезами. Давно дремавшая истерика прорвалась наконец наружу, ухмыляясь и бормоча что-то невнятное. Она даже не могла подняться на ноги и только ползла в гостиную, судорожно, хрипло всхлипывая и подметая пол свесившимися на лицо волосами, а мама время от времени поддавала ей ногой. Так они и добрались через гостиную к алтарю, установленному в бывшей спальне.
— А Ева была слаба и… Что дальше? Продолжай, женщина!
— Нет, мама, пожалуйста, не надо, помоги мне…
Еще один удар ногой. Кэрри закричала.
— А Ева была слаба и выпустила в мир черного ворона, продолжала мама, — и этот ворон звался Грех, а первый Грех звался Сношение. За что Господь наложил на Еву проклятье, и это проклятье есть Проклятье Крови. Адам и Ева были изгнаны из райского сада на землю, и Ева узнала, что живот ее растет от ребенка.
Снова удар ногой под зад, и Кэрри пропахала носом по деревянному полу. Они были уже в комнате с алтарем. Здесь на столе, покрытом шелком с вышивкой, лежал крест. По обеим сторонам от него стояли белые свечи. За ними раскрашенные изображения Христа и его апостолов. А справа — самое ужасное место, темная пещера, где гасла любая надежда, любое противление Божьей — и маминой воле. Дверь чулана словно в насмешку стояла открытой. Внутри, под жуткой синей лампой, которая никогда не выключалась, висела репродукция Дерро по впечатлениям знаменитой проповеди Джонатана Эдвардса Грешники в руках разгневанного Бога.
— И было второе проклятье. Проклятье Деторождения, и Ева родила Каина в муках и крови.
Даже не дав Кэрри подняться, она волоком подтащила ее к алтарю, где они обе упали на колени, и мама крепко схватила дочь за руку.
— А за Каином Ева родила Авеля, поскольку не очистилась еще от Греха Сношения, и потому Господь наложил на нее третье проклятье. Проклятье Убийства. Каин поразил Авеля камнем. И все-таки ни Ева, ни дочери ее не очистились от греха, и на их грехах основал Хитрый Змей свое царство разврата и мерзости.
— Мамочка! — кричала Кэрри. — Мама, ну послушай, пожалуйста. Я не виновата.
— Преклони голову! — твердила мама. — И будем молиться. — Ты должна была мне сказать!
Мама с силой опустила тяжелую руку на затылок Кэрри — за этим движением, чувствовались все одиннадцать лет, что она провела, таская тяжелые тюки с бельем и двигая тележки с мокрыми простынями. Голова Кэрри мотнулась вперед и ударилась об алтарь так, что задрожали свечи, а на лбу осталась красная отметина.
— Помолимся же, — сказала мама мягко, но непреклонно.
Плача и хлюпая носом, Кэрри склонила голову. Под носом словно маятник раскачивалась длинная сопля, и она (боже если бы у меня был пятицентовик за каждый раз когда она заставляла меня здесь плакать) стерла ее рукавом.
— Боже милостивый, — затрубила мама, откинув назад голову, — помоги этой грешной женщине рядом со мной узреть греховность ее возраста и ее жизни. Покажи ей, что, будь она безгрешна, на нее никогда не пало бы Проклятье Крови! Возможно, она совершила Грех Похотливых Мыслей. Возможно, она слушала по радио рок-н-ролл. Возможно, ее искушал Антихрист. Покажи ей, что это твоих мстительных, но добрых рук работа и…
— Нет! Пусти меня!
Кэрри попыталась встать, но мамина рука, крепкая и безжалостная, как стальные кандалы, вернула ее на колени.
— …и что это твое знамение, и что отныне она должна идти прямой дорогой, иначе не миновать ей мук в геенне огненной. Амен. — Она взглянула на дочь своими блестящими, огромными из— за очков глазами и добавила: — А теперь иди в чулан. — Нет! — Кэрри почувствовала, как от страха у нее сперло дыхание.
— Иди в чулан. И молись. Моли Господа о прощении за твои грехи.
