— Господин Мурманцев, вы не считаете для себя делом чести немедленно уйти из Академии? Ваше решение — оскорбление для всех нас.
— Что вы сказали, господин Кайсаров?! — Мурманцев усилием подавил растерянность.
— Я сказал, что если вы отрекаетесь от вашей веры, от вашей родины — то вам здесь не место, — горячо заявил курсант.
— Что за чушь? С чего вы взяли, что я отрекаюсь? — Мурманцев сделался бледным.
— Информация вывешена на сайте. Там ясно говорится, что вы уезжаете в Уль-У, чтобы принять дзен-ислам. Вы хотите сказать, что не собирались обнародовать это внутри Академии?
Скомкав лекцию, Мурманцев удрал из аудитории. Заперся у себя дома. Мучился стыдом и позором до вечера. Это была жестокая шутка. Но чья?
В восьмом часу слуга впустил гостя. Пожаловала мадемуазель Мирская. Мурманцев напрягся.
— Нам будет вас не хватать, мсье Мурманцев, — печально качнула головой Анастасия Григорьевна. — Как же так! Уезжаете, оставляете разбитыми сердца двух десятков девиц, которым так щедро признавались в любви!
Мурманцеву показалось, что он выпал из самолета без парашюта. Рухнув со стула на колени, воскликнул умоляюще:
— Пощадите! Вы все знаете!..
— С самого начала, — безжалостно подтвердила она.
Мурманцев схватился за голову.
— Поверьте, я никуда не намерен уезжать. Это дурацкий розыгрыш… — Он осекся и посмотрел на нее. — Ваш?!!
— Всего лишь ответ на ваш, не менее дурацкий. — Стаси взяла из вазы финик и положила в рот. — Что же нам теперь делать? — размышляла она вслух. — Придется спасать друг друга.
Она встала и подошла к нему.
— Мсье Мурманцев, я принимаю ваше предложение руки и сердца.
Мурманцев онемел на целых десять секунд.
— Но я его еще не сделал!
— Так делайте же! Или вы предпочитаете ехать в Уль-У и искать божественную пустоту Буддаллы?
Курсантам Академии запрещалось вступать в брак до окончания обучения. Через полгода Стаси получила диплом, и они обвенчались. Истории с поклонником-анонимом и уль-уйским вариантом тихо-мирно завяли. Впрочем, последняя — не без самоличного вмешательства директора Мирского. Благословив молодых, генерал-майор проводил их в свадебные каникулы.
Теперь же срочно звал обратно.
В понедельник утром они сошли с поезда на московском Финляндском вокзале. Мурманцев отвез жену в особняк, который снял перед свадьбой, — в тихом переулке Марьиной Рощи. Увидев дом впервые, Стаси одобрила его, но тут же принялась сочинять новую отделку. Мурманцев рассеянно кивал. После завтрака он оставил жену в хозяйственных мечтах и поехал в Академию.
Генерал- майор, в белом, всегдашнем своем мундире Белой Гвардии, встретил его в кабинете, обнял, усадил, напоил любимым зеленым чаем.
— Как Стасенька? Здорова ли? Вечером чтобы оба были у меня. — Он погрозил Мурманцеву пальцем. — Соскучился я по моей егозе. Да и тебе, зятек, чай, общение с тестем не повредит. Вижу, вижу, не терпится тебе узнать, зачем из отпуска отозвали. Могу сказать, что прошение твое удовлетворено. Так что твой уход из Академии решен. Крути дырки в погонах для очередного звания.
— Спасибо вам, Григорий Ильич.
— Да за что ж мне? Без протекции моей все решилось. Тут, Савва, все сошлось. И обстоятельства особые, и прошение твое, и личное дело, и даже женитьба ваша, выходит, вовремя пришлась. В общем, твоя кандидатура всех устроила. Но об этом потом. Завтра. В восемь тридцать подъезжай-ка. Отправимся с тобой кое-куда.
— Но… — Мурманцев был ошарашен. — У меня нет опыта оперативной работы. Из ваших же слов я понял…
— А ты, сынок, не торопи коней. Не думай, что с моих слов ты что-то понял. Сказано завтра — значит, завтра. А сегодня отдыхай пока. Балуй жену молодую. Как она, не понесла еще?
— Как будто нет.
— Ну, может, оно и к лучшему сейчас. Даст Бог, успеет еще нарожать.
Мурманцев вышел от генерал-майора в большом изумлении, посильно скрываемом. Академия, распущенная на вакации, пустовала, и эхо шагов гуляло по высоким коридорам. Встретив пару преподавателей младшего состава, он поболтал с ними, узнал свежие столичные и академические сплетни, сообщил о своем переводе. Его поздравили, увели в ближний трактир. Там обмыли намечающиеся изменения на погонах.
Вечером был ужин у тестя. Григорий Ильич, захмелев после нескольких чарок, передавал детям опыт своей долгой шестидесятилетней жизни. Назидательно качал пальцем, вспоминая, как его мотало из гарнизона в гарнизон по просторам родины, а благоверная его, ныне покойная, Варвара Кирилловна терпеливо следовала за ним повсюду. Даже с животом не захотела оставить мужа, рожала в военном лазарете в киргизской глуши. И младенца, Стасеньку, приучала к капризам беспокойной солдатской жизни. Посему и выросла Стаська уже готовой женой офицера, за мужем пойдет в огонь и воду.
Выслушав затем от детей историю лодочника Плоткина, искавшего богатства черного барона, Мирский предался воспоминаниям о временах Отступника.
— Да-а, смутное было времечко. Конец второй тысячи лет. Я не то чтоб малой был — все уже понимал. Порядки дикие тогда стали, детушки. Государь Петр Романович в прелесть бесовскую впал. Ересь урантийская, что по стране расползлась, и не ересью вовсе была. Это ее так позже в меморандумах и анналах прозвали — ересь новых жидовствующих. Почему новых, сами знаете. Тех, прежних, в шестнадцатом веке еще пожгли… Так вот было это, дети мои, просто бесопоклонство. Выдумали что проклятые урантийцы? Что человек не образ и подобие, а скот, но жизнь его драгоценна. Почему такое? Потому что человек-де царь скотов и разумен. У него много похотений, и он страдает от их подавления. Каково? Поэтому нужна ему свобода. Поклонись аду, и тебе позволят все. Воруй, блуди, убивай. Осознавай себя скотом свободным и бесценным. Страшное время было, детушки. В церквах столичных едва не стали черные обедни творить… Государь под конец царствования корону с себя снял и президентство установить хотел. Слава Всевышнему — не дал непотребства над Империей совершить…
Мурманцев делал вид, что внимательно слушает. Дела не так давно минувших дней еще жили в преданьях, но не вызывали отклика в душе — только мертвящую тоску, потому что мертвы были плоды той эпохи, времени царя-Отступника. Почему Империя тогда так легко и стремительно подпала под чужебесное влияние — этот вопрос многих волновал даже и по сию пору. Мурманцев полагал, что знает ответ. Однажды на семинаре по теории заговора кто-то из курсантов спросил: «Почему невозможно разоблачение заговора?». Мурманцев крепко задумался. «Думаю, причина в том, что заговор рождается не в сфере действия, как это ни странно, а в области наддействия, в точке столкновения противоположных ментальностей, так сказать. Если же перейти на уровень ниже, в сферу как раз действия… здесь, господа, мы увидим интересную картину. Предположим, неопределенно большой группой лиц совершаются прямые враждебные по отношению к общественным и культурным институтам действия. Эти действия и выглядят и справедливо формулируются сторонними наблюдателями как заговор. Другая группа лиц, так называемые просвещенные люди, в средствах информации ведет массированную атаку на якобы конспирологическую манию этих наблюдателей, едко высмеивает их логику. Создается определенное устойчивое общественное мнение. В итоге противник получает возможность действовать чуть ли не в открытую. Никто уже не обвинит их не только в заговоре, но и в откровенной уголовщине из страха прослыть узколобым фанатиком. Их будут обходить далеко стороной, предпочтя не замечать разрушительность их деятельности. Соответственно, и прямого противодействия не последует. Такова сила отвода глаз. Магия отвергнутого слова. Кстати, сами завербованные тоже могут искренне не считать себя участниками какого-то там заговора, даже стоящие наверху. Все они — лишь рядовые исполнители, которым много знать не положено. Они никогда не видели тех, кто дергает их за веревочки. Более того, само существование кукловодов за ширмой для большинства из них тайна».
