— …да, — продолжал участковый врач, — по дороге сюда я узнал, что в роддоме… — он кивнул в сторону балкона, потому что на другой стороне улицы, как раз напротив них, находился роддом, — …этой ночью погибло трое новорожденных мальчиков. Страшно сказать, как!
Леонид Павлович торопливо кивнул, ему вовсе не хотелось слушать еще какие-то ужасы, с него достаточно было того, что он сам пережил ночью.
— …да, — продолжал Полищук, сдвинув белесые брови и глядя в пол, — странные вещи…
Некоторое время он сидел так, опустив голову, погрузившись в свои мысли, совершенно не обращая внимания на сидевшего напротив него Леонида Павловича. Потом неспеша провел рукой по светлой, густой, подстриженной клином бородке, еще раз внимательно посмотрел на покойницу, перевел взгляд на Леонида Павловича и вкрадчиво произнес:
— Есть возможность недорого купить свинцовый гроб с болтами…
Леонид Павлович непонимающе уставился на него.
— …у меня есть приятель в военной части, — продолжал врач, — …можно было бы привезти ящик прямо сегодня.
Не понимая, куда клонит Полищук, Леонид Павлович так же вкрадчиво спросил:
— Зачем?
Гипнотизируя его взглядом своих прозрачных, серо-голубых глаз, Полищук сказал:
— Так надежнее.
— То есть… ведь она же уже лежит в гробу!
— Да, но болты… толстый слой свинца…
— Вы хотите сказать, что тело уже разлагается?
Полищук молча покачал головой.
— Тогда в чем же дело? — сердито произнес Леонид Павлович, считая, что участковый врач попросту морочит ему голову.
Глядя куда-то мимо Леонида Павловича, Полищук тихо произнес:
— Дело в том… что она, возможно, живая… — и тут же торопливо поправился, — …нет, я не это хотел сказать… ее нельзя назвать живой, она… неумирающая!
Леонид Павлович смотрел на него, разинув рот. Значит, все будет продолжаться и дальше?.. Но как же тогда свидетельство о смерти, похороны?.. Может быть, Полищук выпил с утра? А может быть… может быть, этот врач… не в своем уме?
— В моей практике такого еще не было, — словно догадываясь о подозрениях Леонида Павловича, поспешно добавил Полищук. — Но коллеги рассказывали… Кстати, скажите мне вот что: не было ли у Вашей матери последнее время каких-то особенных желаний или стремлений?
Вошедшая в это время Люба тоже подсела к ним и, услышав только последнюю часть вопроса, сказала:
— Думаю, что было. Она хотела домой.
* * *
За свою почти семидесятилетнюю жизнь Таисия Карповна сменила много мест проживания. Старинный деревянный двухэтажный дом в маленьком уездном городке, с яблоневым садом и вековыми липами у калитки… В этом доме ее мать работала горничной, а отец служил конюхом, здесь, кроме нее, родились ее многочисленные братья, из которых выжил только один, чтобы обрести вечный солдатский покой в румынском захолустье; здесь у нее появились первые подруги, и хозяйка подарила ей первое в ее жизни штапельное платье… Потом дело пошло хуже: городок заняли красноармейцы, ее матери прострелили на улице ногу, и она стала ковылять на деревянном протезе, хозяева спешно уехали куда-то, оставив в доме добрую половину вещей на радость новым краснознаменным постояльцам, а многодетной семье пришлось перебраться в полуподвальную комнатушку в густонаселенном, кишащем насекомыми доме возле реки.
Там они жили недолго: бывшему конюху удалось выгодно продать кое-что из унесенных из дома хозяйских вещиц и построить собственный домик — сосновый сруб, обитый фанерой. В этом доме Таисия Карповна жила до окончания школы, а потом уехала в соседний город, чтобы поступить там в институт.
И на целых пять лет общежитие стало для нее настоящим домом: здесь у нее было много подруг, здесь она вышла замуж за Павла Глебовича, здесь у нее родилась ее первая дочь.
К следующему своему дому ей пришлось несколько дней идти пешком по осеннему бездорожью, то и дело припадая к земле и прикрывая собой завернутую в два одеяла полуторагодовалую девочку, когда в небе начинали гудеть немецкие самолеты. Она шла, продрогшая и голодная, полуживая от страха, утешаясь только тем, что рядом шагал, такой же усталый и перепуганный Павел Глебович, таща в заплечном мешке их скудные пожитки. Целых три месяца их везли потом на восток — в нетопленном, насквозь продуваемом сквозняками вагоне, где у нее началась горячка, а девочка простудилась и умерла. Этот вагон, с застоявшейся вонью, соломой и сквозняками, с мертвым, закоченелым, завернутым в одеяло тельцем, медленно перемещающийся в пространстве неизвестно куда, по многу дней стоящий на безымянных степных полустанках, в полной безнадежности и незащищенности — этот вагон тоже был для Таисии Карповны домом!
Они похоронили девочку в какой-то татарской деревне, где никто не понимал по-русски, и снова обзавелись домом. На этот раз домом для них стала крошечная проходная комнатка в грязной избе — с кроватью, столом и ящиком вместо сундука. В первый же день у них украли оба одеяла и двухдневный паек хлеба. Но все-таки здесь было лучше, чем в вагоне. Каждый день Таисия Карповна ходила на работу в районный детсад — семь километров пешком, утром и вечером; Павел Глебович ходил в районный центр вместе с ней, изредка их подвозил кто-нибудь на телеге. Работая на местном химическом заводе, Павел Глебович потихоньку, когда появлялась возможность, варил мыло. На вид куски получались отменные, да и запах был неплохой, но в воде мыло тотчас же растворялось, не давая никакой пены. Он торговал этим мылом на рынке, вернее, обменивал его на мороженую картошку или муку. Однажды он продал весь свой мыльный запас женщине, у которой дочь выходила замуж. Сделка оказалась очень выгодной: он получил несколько ведер картошки и кусок сала. Погрузив все это добро на санки, Павел Глебович неторопливо поплелся по бездорожью в свою деревню. В лицо дул ветер со снегом, дорога была скользкой, местами обледенелой, он чертовски устал и думал только о том, чтобы поскорее добраться до своей крохотной комнатенки и завернуться в стеганое одеяло, сшитое из старых шинелей. Вдруг ему показалось, что тащить стало легче: обернувшись, он увидел в своей руке одну веревку, санок не было. Веревка была ровно обрезана ножом. Он чуть не умер с горя в безлюдной, обледенелой степи.
Если не считать смерти дочери, это было их самым горестным воспоминанием о войне. Но у них все-таки был свой дом!
Весной Павел Глебович облюбовал за стеной цеха небольшой участок: там проходила подземная теплотрасса, земля никогда не промерзала, и он… посеял там свеклу! Урожай превзошел все его ожидания; то ли от постоянного прогрева, то ли от химических испарений корнеплоды имели гигантские размеры, а мощная свекольная ботва напоминала верхушки пальм.
