Он встал.
— У вас все ко мне? — сухо сказал Быстров, пытаясь хоть как-то сохранить лицо. — Я пойду. Дел по горло.
— Иди-иди, — полковник, отвернувшись, вернулся к цветам.
Быстров взялся за ручку двери. Вздрогнул, когда полковник небрежным тоном спросил:
— Да, ты в воскресенье свободен?
— А что?
— Я на рыбалку собираюсь. Люблю рыбачить. Приглашаю. Посидим на природе, водочки тяпнем.
Быстров, не оборачиваясь, спросил:
— Втроем с Бариновым?
— Что? — полковник обернулся. Улыбка начала таять. — Ты что-то сказал?
Покачав головой, Быстров вышел.
Путь по коридору в свой кабинет был еще хуже, чем путь в кабинет полковника. Быстрову хотелось вырвать. Черт! Как он меня… А я-то! Мальчик пятилетний. И шоколадку зачем-то взял. Мы с ним теперь как братья родные. Точилин бы эту шоколадину запихал ублюдку в жопу.
Чернухин, медленно поднимаясь из-за стола, изумленно смотрел на Быстрова.
— Вова, что с тобой? На тебе лица нет. Что сказал начальник? Утрясли дело?
Быстров схватил его за лацканы пиджака. Прижал к стене.
— Отвечай, гнида, ты тоже с ним заодно?
— Да ты спятил! — Чернухин, оттолкнув Быстрова, одернул пиджак. — Какой бес в тебя вселился?
— Ты не ответил.
Чернухин, вздернув подбородок, холодно взглянул на майора.
— Понятия не имею, о чем ты.
Быстров молча смотрел ему в глаза. Чернухин попытался улыбнуться.
— Вова, дружище, ты чего? Давай все забудем, — он протянул ладонь. — Мир?
Под суровым взглядом Быстрова улыбка Чернухина съежилась, превращаясь в звериный оскал.
— Как ты мог? — убитым голосом спросил Быстров. — Мы же с тобой вместе со школьной скамьи. С тобой и с Сашей. Как ты мог предать… дружбу?
Чернухин, не видя больше нужды скрываться, с откровенной неприязнью посмотрел на него.
— Как я мог? Да никак. Как все, так и я. Дружба дружбой, а служба службой. В этой жизни надо как-то вертеться. У меня, в отличие от тебя, жена и дочь. И отец парализованный, под себя ходит, мычит как бык. Точилу грохнули, а мне что прикажешь? Вместе с ним под землю лечь? Тебе мозги запудрил. Кто его просил воду мутить? Теперь ты начал вонять не по делу. И с тобой то же самое будет.
Быстров скривился. Направился к двери. Услышал за спиной презрительный голос теперь уже бывшего друга:
— Идиот! Куда ты суешься? Точилин хоть мужиком был, а ты сопля! Думаешь, ты можешь что-то изменить? Система есть система. Как было, так и будет. Даже если Баринов сядет, что с того? На его место придет такой же!
Быстров вышел, хлопнув дверью.
Он курил на парадном крыльце, переполненный гневом, за которым скрывалось отчаяние. Черт бы побрал их всех! Шагу нельзя ступить, чтобы не наткнуться на сволочь. Но тошно от другого. Все эти ублюдки, с точки зрения общества, живут правильно. У них — деньги, успех, власть. И для всех они — «хорошие люди». Тогда как он — честный идеалист — для других не более чем наивный дурачок. Ничего у него нет, никогда не было и не будет. Он слишком слаб, чтобы бороться, и слишком глуп, чтобы поудобнее устроиться в жизни. То, что он успешно провел операцию по ликвидации Белкина — счастливое стечение обстоятельств, не более того. Его личной заслуги в этом практически нет.
Из парадной вышел Чернухин. Увидев Быстрова, поскорее отвернулся. Пройдя двадцать шагов вдоль здания, скрылся за углом, направляясь к автостоянке.
Отбросив сигарету, Быстров последовал за ним.
Осторожно выглянул из-за угла.
У черного лимузина стояли Чернухин, полковник и Баринов в черных очках и темном шерстяном пальто. Они о чем-то переговаривались, и иногда пустую автостоянку оглашал их общий смех.
Говорили десять минут, ни от кого не скрываясь, и даже успели покурить — Чернухин с полковником — сигареты, Баринов — жирную вонючую сигару.
В конце беседы партнеры обменялись рукопожатием. Баринов передал Чернухину что-то — металл холодно блеснул в лучах слабого осеннего солнца. Быстров, напрягая зрение, разглядел ключи с брелоком.
Чернухин с полковником распрощались. Полковник направился к зданию отделения. Чернухин подошел к новенькому, бутылочного цвета «БМВ». Открыл дверцу, сел за руль. Любовно погладил рулевое колесо.
Словно почувствовав чей-то взгляд, вскинул голову. Глаза нервно шарили взглядом по автостоянке.
Быстров отпрянул за угол. Прижался спиной к стене. Сердце судорожно билось в груди.
В кабинете Быстров сразу направился к сейфу. В голове билась настойчивая мысль.
Он открыл сейф.
Молоток удобно лег в руку. Быстров сглотнул тошноту, глядя на въевшиеся в дерево пятна крови.
Он чувствовал, как в пальцы, сжавшие рукоятку молотка, проникает и перетекает в сердце холод. Не физической — духовной природы, он заполнял внутренности, убивая все мысли и чувства, кроме ощущения своей несокрушимой правоты.
Быстров выпрямил спину, расправил плечи. Взгляд стал жестким и холодным. Губы тронула недобрая улыбка, отчего лицо обрело угрюмое выражение.
Майор чувствовал, как молоток подчиняет его себе. Он был тяжелым, кажется, весил тонну. Тяжело было иметь его у себя, просто держать в руке. Тяжело и сладостно. Нужна стальная воля, чтобы не сломаться под тяжкой ношей молотка. Только сильный человек сможет владеть орудием справедливости. Слабый — погибнет. Молоток будет владеть им.
Этот атрибут власти иссохших в склепах правителей уже многие тысячелетия странствует по свету, переходя из рук в руки. Он ищет Хозяина — того, кому молоток предназначен с начала времен, кто одолеет его великую силу. Скольких ослепленных гордыней безумцев молоток погубил, лишив силы в самый ответственный момент? Они не были достойны. Не были сильными — лишь мнили себя таковыми.
Открылась дверь, и дежурный деликатно кашлянул. Быстров с той же змеиной улыбкой повернулся к двери. Молоток он держал у груди. Дежурный его не увидел.
— Зимина привезли. Вас просят пройти в кабинет.
— Хорошо, — Быстров кивнул. — Я сейчас.
Дежурный удалился. Во время обмена репликами Быстров кое-что узрел. Дежурный, прознав, что его девушка беременна, столкнул ее с эскалатора, чтобы спровоцировать выкидыш.
Его улыбка стала шире. Он с любовью смотрел на молоток.
Вошел Чернухин.
— Ты все еще здесь, — он скривился. — А я думал, ты уже помчался к Баринову с ордером на арест.
— Знаешь, — сказал Быстров с оживленной улыбкой. — Я тут подумал, и решил, что ты прав. Прав во всем. Я действительно лезу не в свое дело.
Он приблизился к Чернухину. Тот отступил на шаг. На лице читалось сомнение.
