– Это просто сон, – сказала она неуверенно.
– Возможно. – Он затянулся и посмотрел на запад на алеющие облака. – Но предыдущие две ночи, как раз перед тем, как мы наткнулись на этих маньяков, мне снилась она – женщина, которая называет себя Матушкой Абагейл. Она сидела в кабине старого грузовика, остановившегося на обочине шоссе № 76. Я стоял рядом и разговаривал с ней совершенно естественно, точно так же, как сейчас с тобой. И она сказала: «Вы должны двигаться еще быстрее, Стюарт. Раз уж такая пожилая леди, как я, способна на это, то такой крепкий техасский парень, как ты, и подавно». Стью засмеялся, а потом бросил свою сигару и раздавил ее каблуком. С отсутствующим видом, словно сам не подозревая о том, что делает, он положил руку Фрэнни на плечи.
– Они едут в Колорадо, – сказала она.
– Да, похоже на то.
– Скажи… Дайна и Сюзан видели ее во сне?
– Обе. А прошлой ночью Сюзан приснились кресты. Совсем как мне.
– С этой женщиной теперь много других людей.
Стью согласился.
– Двадцать, а может быть, и больше. Ты же знаешь, мы проезжаем мимо людей каждый день. Они просто прячутся и ждут, пока мы проедем. Они боятся нас, но не ее… думаю, они придут к ней. В свое время.
– Или не к ней, – сказала Фрэнни.
Стью кивнул.
– Да, к нему. Фрэн, почему ты перестала принимать веронал?
Она вздохнула и подумала, надо ли говорить ему. Ей хотелось сказать, но она боялась его реакции.
– Как можно рассчитывать на постоянство женщины? – сказала она наконец.
– Действительно, никак, – согласился он. – Но существуют способы догадаться о том, что они думают.
– Что… – начала она, но он закрыл ей рот поцелуем.
Они лежали в траве, освещенные последним светом сумерек. Пока они занимались любовью, кроваво-красный свет уступил место более спокойному пурпурному, и теперь Фрэнни могла видеть звезды, мерцающие сквозь последние остатки облаков. Завтра будет хорошая погода, и к концу дня они должны будут пересечь почти всю Индиану.
Стью лениво хлопнул по комару, парящему у него над грудью. Рубашка его висела на ближайшем кусте. Рубашка Фрэн была на ней, но пуговицы были расстегнуты.
– Я так давно хотел тебя, – сказал Стью, не глядя ей в лицо. – Думаю, ты знала об этом.
– Я хотела избежать неприятностей с Гарольдом, – сказала она. – И есть еще кое-что…
– Гарольду еще расти и расти, – сказал Стью. – Но если он возьмет себя в руки, то у него есть шанс стать хорошим парнем. Он тебе нравится, правда?
– Это не совсем подходящее слово. Нет слова в английском языке, чтобы описать мои чувства к Гарольду.
– А как ты опишешь свои чувства ко мне? – спросил он.
Она взглянула на него и поняла, что не может сказать, что любит его, не может произнести это прямо сейчас, хотя ей и очень хочется.
– Да нет, – сказал он, словно она в чем-то возразила ему. – Я просто хочу прояснить ситуацию. Я думаю, ты не станешь сейчас говорить Гарольду о том, что произошло. Так ведь?
– Да, – ответила она благодарно.
– Проблема может разрешиться сама собой. Я видел, как он смотрел на Патти. Она примерно его возраста.
– Я не знаю.
– Ты чувствуешь себя его должником, так?
– Наверное, да. Мы остались в Оганквите одни, и…
– Это была чистая случайность, Фрэнни. Ты не должна чувствовать себя обязанной из-за простой случайности.
– Наверное.
– По-моему, я люблю тебя, – сказал он. – Мне не так-то легко это сказать.
– По-моему, я тоже тебя люблю. Но есть еще кое-что…
– Я знал.
– Ты спросил меня, почему я перестала принимать таблетки.
Она теребила свою рубашку, не осмеливаясь взглянуть на него. Губы ее неестественно пересохли.
– Я боялась, что они могут повредить ребенку, – прошептала она.
Он схватил ее за плечи и развернул лицом к себе.
– Ты беременна?
Она кивнула.
– И ты никому не говорила?
– Нет.
– Гарольд знает?
– Никто, кроме тебя.
– Господи-ты-Боже-мой-черт-побери, – выдохнул он.
Он смотрел ей в лицо очень сосредоточенно, и она испугалась. Она ожидала одного из двух: либо он немедленно порвет с ней (как, вне всякого сомнения, сделал бы Джесс, если бы узнал, что она беременна от другого), либо обнимет ее и скажет, чтобы она не беспокоилась, что он обо всем позаботится. Она не ожидала этого удивленного, внимательного осмотра, и ей вспомнился тот вечер, когда она разговаривала с отцом в саду. Взгляд Стью был очень похож на взгляд отца. Она пожалела, что не сказала Стью о своей беременности до того, как они занялись любовью. Может быть, тогда они вообще не стали бы заниматься любовью, но, по крайней мере, он не мог бы почувствовать себя обманутым, потому что она оказалась… как это там говорили в старые времена? Подпорченным товаром. Думает ли он так? Она не знала.
– Стью? – спросила она испуганным голосом.
– Ты никому не сказала, – повторил он.
– Я просто не знала как. – Она чуть не плакала.
– Когда ты забеременела?
– В январе, – сказала она, и на глаза ее навернулись слезы. Он обнял ее и дал понять, что все в порядке, не произнося ни слова. Он не говорил ей, чтобы она не беспокоилась, или о том, что он обо всем позаботится, но он снова занялся с ней любовью, и она подумала, что никогда не была так счастлива.
Ни один из них не заметил Гарольда, скрытного и бесшумного, как сам темный человек. Он стоял за кустами и смотрел на них. Никто из них не знал, что глаза его превратились в крошечные смертоносные треугольники, когда Фрэн закричала от наслаждения, объятая бурей продолжительного оргазма.
Когда они кончили, было уже совсем темно.
Гарольд бесшумно скользнул прочь.
Из дневника Фрэн Голдсмит
1 августа, 1990
Прошлой ночью ничего не записывала, была слишком взволнована и счастлива. Стью и я теперь вместе. Занимались любовью дважды.
Он согласился с тем, что мне лучше скрывать тайну о моем Одиноком Ковбое как можно дольше, до тех пор пока мы, даст Бог, не прибудем на место. Колорадо, так Колорадо, я не против. Судя по тому, как я себя чувствую этой ночью, в горах мне будет хорошо.
Но прежде чем оставить тему моего Маленького Ковбоя, я хочу сказать еще об одном. Это связано с моим «материнским инстинктом». Существует ли такая штука? Думаю, да. Возможно, это имеет гормональную природу. Я чувствую себя не в своей тарелке уже несколько недель, но очень трудно отделить изменения, вызванные беременностью, от тех, которые были вызваны ужасным несчастьем, постигшим мир. Но, несомненно, во мне возникло какое-то ревнивое чувство («ревность» – в данном случае не самое точное слово, но этой ночью я не могу выразиться удачнее), чувство, что ты передвинулась немного поближе к центру вселенной и должна защищать свою позицию. Вот почему веронал кажется опаснее плохих снов, хотя мое рациональное «я» уверено в том, что веронал – во всяком случае, в таких маленьких дозах, – ребенку повредить не может. И мне кажется, что это ревнивое чувство также примешивается к моей любви к Стью. Я чувствую, что люблю, как и ем, за двоих.
