– Знаешь, Гарольд, – сказала Фрэнни поздно вечером, когда компания уже начала разбредаться, – по-моему, я никогда не видела тебя в таком хорошем настроении. Что с тобой?
Он весело подмигнул ей.
– У каждой собаки есть свой день, Фрэн.
Она улыбнулась ему в ответ, несколько удивленная. Странное выражение, но от Гарольда этого можно ожидать. Впрочем, все это не имеет значения. Самое главное, что дела наконец-то пошли на лад.
В ту ночь Гарольд начал вести дневник.
Как долго он шел на запад? Бог, может, и знает, но Мусорный Бак не знал. Дни. Ночи. Особенно он помнил ночи.
Он стоял, покачиваясь в своих лохмотьях, и смотрел вниз на Циболу. Город Обетованный, Город Мечты. Искалеченной рукой (запястье, сломанное при прыжке с лестницы нефтяного резервуара компании ЧИРИ, срослось неправильно) он взял флягу и допил остатки воды.
– Цибола! – пробормотал он. – Цибола! Я иду! Я иду! Я сделаю все, что ты хочешь! Я отдам за тебя жизнь!
После того, как он немного утолил жажду, его потянуло в сон. Он уже почти заснул, когда мысль впилась в его мозг, как ледяное лезвие стилета: «А что если Цибола – это только мираж?»
– Нет, – пробормотал он. – Нет, ой-ой, нет.
Но простое отрицание не могло отогнать эту мысль. Что если он выпил последние остатки воды, празднуя появление миража? Он по-своему признавал свое сумасшествие, как часто бывает с безумцами. Если это только мираж, то он умрет здесь в пустыне, и им пообедают стервятники.
В конце концов, не в силах больше выносить ужасную возможность, он встал на ноги и пошел обратно к дороге, борясь с тошнотой и чувствуя приближение обморока. С вершины холма он беспокойно уставился вниз, на плоскую равнину, поросшую юккой и перекати-полем. Он облегченно вздохнул.
Она была там!
Цибола, сказка древности, столько людей искали ее, а нашел ее Мусорный Бак!
Далеко внизу, в пустыне, в окружении голубых гор, сама голубая в далекой дымке, с мерцающими башнями и улицами. Там были пальмы… он мог видеть пальмы… и движение… и воду!
– Ооо, Цибола, – пропел он и заковылял обратно. Этим вечером, когда Факел Бога закатится за горизонт, он пойдет вперед. Он дойдет до Циболы и начнет с того, что нырнет с головой в первый попавшийся фонтан. А потом он найдет его, человека, который велел ему прийти сюда. Человека, который вел его через долины, горы и наконец привел в пустыню. Весь этот путь он проделал всего лишь за один месяц, несмотря на боль в обожженной руке.
Он ждет Мусорного Бака в Циболе, и ему повинуются армии ночи, ему принадлежат бледные всадники-мертвецы, которые устремятся с запада прямо в лицо восходящему солнцу. И они прискачут, бессвязно бормоча, усмехаясь, воняя потом и порохом. Начнутся крики, но Мусорному Баку нет никакого дела до криков. Начнется насилие, до которого ему дела еще меньше. Начнутся убийства, что не играет никакой роли…
…и начнется Великий Пожар.
А вот до этого ему есть дело. В его снах к нему приходил темный человек и с высокой площадки показывал ему внизу страну, объятую пламенем. Города взрывались, как бомбы. Возделанные поля превратились в линии огня. И даже на реках Чикаго, Питтсбурга и Детройта пылала разлитая нефть. И во сне темный человек сказал ему очень простую вещь, которая и заставила его проделать весь этот путь: «Ты займешь высокий пост в моей артиллерии. Ты тот человек, который мне нужен».
Он перевернулся на бок, щеки и веки его покраснели от летящего песка. Он начал терять надежду – да, с тех пор, как отлетело колесо у его велосипеда, он начал терять надежду. Казалось, что Бог, Бог шерифов-убийц. Бог Карли Йейтса, в конце концов оказался сильнее темного человека. Но он не потерял веры. И наконец, когда казалось, что он скорее сгорит заживо в пустыне, чем доберется до Циболы, где его ждет темный человек, он увидел ее внизу, спящую в свете заходящего солнца.
– Цибола, – прошептал он и заснул.
Первый сон приснился ему в Гэри, более месяца назад, после того как он обжег себе руку. В ту ночь он заснул, не сомневаясь в том, что умрет. Нельзя получить такой сильный ожог и остаться в живых. В голове у него звучали одни и те же слова: «Живи с факелом, умри с факелом. Живи, умри».
Ноги привели его в небольшой городской парк, и он упал на землю, а его левая рука вытянулась в сторону, словно кусок неживого вещества, и рукав продолжал дымиться. Боль была огромной, невыносимой. Он никогда не думал, что в мире может быть такая боль. С ликованием он бегал от одного нефтяного резервуара к другому, оставляя за собой примитивные часовые механизмы, каждый из которых состоял из стальной трубки, в которую был залит керосин, отделенный от маленькой лужицы кислоты металлической перегородкой. Эти устройства он опускал в трубы, предназначенные для отвода из резервуаров нефтяных паров. Когда кислота проедала металл, керосин воспламенялся, и это приводило к взрыву резервуара. Мусорный Бак надеялся добраться до дорожной развязки в западной части Гэри, прежде чем хотя бы один из них взорвется. Ему хотелось увидеть, как целый город будет охвачен огненной бурей.
Но в конструкции последнего устройства он допустил какую-то ошибку. Оно сработало в тот момент, когда он гаечным ключом снимал крышку с трубы. Керосин вырвался из трубки с ослепительной белой вспышкой, и его левая рука была немедленно охвачена огнем.
Крича от дикой боли, он понесся по крыше резервуара. Он неизбежно полетел бы вниз, переворачиваясь, как брошенный в колодец факел, если бы не счастливая случайность: он споткнулся и упал на свою левую руку, сбив пламя.
Он сел, все еще сходя с ума от боли. Позже он подумал о том, что лишь слепой случай – или соизволение темного человека – не дал ему сгореть заживо. Большая часть керосина не попала ему на руку. Позже он почувствовал благодарность, но тогда он мог лишь кричать и раскачиваться взад и вперед, вытянув в сторону свою дымящуюся руку.
Когда начало темнеть, он смутно вспомнил, что заложил целых двенадцать устройств. Они могут взорваться в любое время. Каким-то образом ему удалось спуститься вниз с резервуара, и он заковылял прочь, петляя между мертвыми машинами и отставляя свою жареную руку подальше от себя. К тому времени, когда он дошел до небольшого парка рядом с центром города, начался закат. Он сел на траву и попытался вспомнить, что надо делать при ожогах. Смазать их маслом, – сказала бы мать Дональда Мервина Элберта. Но ведь это годилось для ожога горячим паром или беконовым жиром, брызнувшим со сковородки. Он не мог себе представить, как можно смазать маслом потрескавшуюся и почерневшую массу между локтем и плечом. Он не мог себе представить, как до нее вообще можно дотронуться.
