Вскоре после ее приезда, когда мы все собрались за столом, Грания принялась объяснять нам особенности собственного дара. Причем говорила она весьма своеобразно, что объяснялось ее ирландским происхождением.
— Матушка, ее звали Брайди, то бишь Брайди Берн, умерла, именно так, да упокоит ее небо, и передала мне самые крошки ясновидения, как вы его называете, совсем немного. У нас оно зовется «да-дхеалладх». Когда мне надо, ну очень надо узнать будущее, я гляжу на облака.
После десерта — это был один из пирогов Юфимии, только что испеченный и оставленный горячим в специальном шкафчике у задней двери, а теперь разложенный по разнокалиберным тарелкам и блюдцам с серебряными ложками, на которых в качестве инициалов владельцев стояли все буквы алфавита, — она немного понаблюдала за мною и снова заговорила:
— Она не ест много, ага?
И указала на меня большим пальцем, потому как слова ее адресовались Леопольдине, сидящей на дальнем конце стола. Та в ответ лишь пожала плечами.
— Ну ладно, — подвела итог сказанному Грания. — Я хочу сказать, так с того времени, когда Гектор был щенком.
— Ась?
Не вспомню, кто вставил это словечко, и выяснять это нет ни малейшей причины — это мог быть любой из нас.
— Ну, — отозвалась Грания, — я хочу сказать, что когда я была совсем маленькая, по колено кузнечику… Как говорила моя мамочка, история будет лучше, если говорить гладко. Вы учтите, — добавила она с улыбкой, — мне никто не говорил, что в Америке другой язык. Так вот. С тех пор как я была маленькая, я вижу смысл того, что есть наверху. Все одно, в кобыльем хвосте или в чешуе макрели. Хотя по кучевым облакам лучше всего читать…
— Читать? — переспросила я. — Что ты понимаешь под этим словом?
Я уже была ею очарована, причем до такой степени, что не выказала ни малейшего неудовольствия, когда Грания замолчала, взяла второй кусок пирога и поставила тарелку к себе на колени, чтобы Кухулину было сподручней расправиться с ним под неодобрительными взглядами моей троицы. Они словно говорили: «Мы были правы».
И они были правы. В тот день, когда я позволила псу есть с нами за одним столом, я невольно призналась себе, что очарована его хозяйкою.
— Что ж, — сказала Грания, — ведь всякое чтение зависит от чтеца. Возьмите, к примеру, нашу китайскую сестру, когда она смотрит в чашку с чаем, угадывая по нему судьбу. Она не увидит там то, что увидишь ты, но это вовсе не значит, что читает она неправильно. Что до меня, то если я вижу на небесах, к примеру, кулак, я понимаю, что в этот день лучше не драться. И становлюсь тише воды ниже травы, чтоб меня никто не задел. А если увижу ягненка — не смейтесь! — значит… ну, в общем, что какая-то новая и хорошая мысль вот-вот родится в этой моей старой тыкве. — И она постучала себя по лбу, чтоб мы поняли ее слова.
В том же духе Грания поведала нам о практикуемом ею способе ясновидения, хотя и без подробностей. Кажется, во время плавания они с Леопольдиной успели обсудить его в деталях и пришли к выводу, что дар у Грании очень особенный и очень подходящий для нашего промысла. После чего моя дочь рассказала обо мне — рассказала все — и пригласила ее в Логово ведьм.
Потому что она, Грания Берн, умела предсказывать погоду до того, как это произойдет.
Она обычно поднималась на самый верх башни, садилась там и около часа наблюдала, иногда закрывая глаза, чтобы точнее видеть будущее, а затем спускалась в дом и объявляла:
— Надвигается огромный шторм, он разразится завтра.
Или:
— Сегодня дождь, начнется около половины второго.
Точность просто неслыханная, хотя, по словам Грании, на нашем самом южном острове из архипелага, где «небо крутится быстрей, чем картинки в калейдоскопе», это «плевое дело».
Она помогала нам? Еще бы! Грания могла предсказывать погоду на недели, даже на месяцы вперед, и очень точно. Мы учитывали ее прогнозы с первого дня ее приезда, потому что теперь мы старались беречь нашу шхуну. «Сорор Мистика» выходила из гавани только в том случае, если ожидались ясное небо и отсутствие больших волн. Когда погода портилась, в море выходили «Геката» и «Персефона».
Но вот в конце сентября — весь тот месяц мы все купались в любви, а я уже считала себя… Quoi?[255] Искупленной? Спасенной? Enfin, настал день, когда Грания, спустившись с башни, явилась в Логово и шепотом, чтобы не слышала Лео, сообщила мне:
— Слушай, я такого никогда не видала. Ей-ей, говорю тебе.
— Что? Не видела чего?
Я усадила ее на стул, потому что боялась, как бы Грания не упала в обморок. Она даже расстегнула ворот, который мешал ей дышать. Чтобы сделать это, ей пришлось снять жемчужное ожерелье, и она принялась нервно перебирать бусины, словно четки.
— Ураган, — прошептала она. — Через две недели. Он нас убьет, я говорю тебе! Он убьет всех.
Вот так и вышло, что нам впервые пришлось употребить талант Грании не для спасения тонущих грузов, а для спасения собственных жизней.
Грания Берн. Мы прекрасно поладили, как только встретились; к тому же, хвала небесам, она воспринимала мою двуполость просто как одну из моих особенностей — примерно такую же, как ее ирландское происхождение.
Конечно, моя троица — и в особенности Лео — считала, будто мы с Гранией очень подходим друг другу, и радовалась тому, что нашла мне подругу. Я же была настороже, да и какая ведьма на моем месте не испытывала бы подозрений? В «Книгах теней» я прочла о сотнях случаев, когда отношения между случайно встретившимися сестрами превращались в сущий цирк, в «веселенькое» сосуществование двух кошек, попавших в один мешок. Я жила одна и полагала, что до конца своих дней мне суждено обойтись без любви; я почти убедила себя в том, что такова моя судьба: жить одной, но не в полном одиночестве. Ведь у меня оставалась моя троица, и еще одно триединство все больше поглощало меня — колдовство, работа и книги. Все это должно было всецело занять остаток моей жизни, пока не наступит мой День крови или тот момент, когда снадобья Бру окончательно разрушат мой организм. Мне явно оставалось немного. Иногда, в минуты острой тоски, я с ужасом думала о том, какой конец меня ждет. Не то чтобы я подгоняла его, но все же…
Однако в мою жизнь вдруг вошла Грания Берн, и я… В общем, я ожила и вновь полюбила — так, как не любила целую вечность.
В самый разгар нашей смертной страсти, три месяца спустя после прибытия Грании, то есть в июле 1846 года, двери наших спален распахнулись друг для друга и уже не закрывались. Она пришла ко мне первой. Я и раньше, конечно, доставляла себе удовольствие, чтобы «не засохнуть», как выражалась Грания, но все же оказалась не готова к тому, какой интерес она проявила к моим… скажем, особенностям. Я бы сказала, она проявила себя ненасытной. Я бы засмеялась сейчас, когда б не окоченевшие мышцы гортани моей мисс Люси; если бы Грания проникла в эту каюту и прочитала эти строки, она отвесила бы оплеуху пишущей их девочке. Как и большинство сестер, Грания завидовала моей двойной природе и так рьяно пользовалась обеими моими сторонами, что иногда приводила меня на грань обморока. Невероятно, но она так изнуряла меня любовными играми, что ко мне даже отчасти вернулся аппетит, я стала пить и принимать пищу, от чего уже успела отвыкнуть.
