В углу между холодильником и маленьким столиком, заваленном газетами, на стуле сидел тощий кот, весь черный, только лапы в белых тапках, и на мордочке белые пятна. Кот шершавым, как наждак, языком до блеска вылизывал лапу. Изредка он прерывался, ошалелым взглядом глядя то на экран телевизора, то на Федора. Тогда он издавал требовательные мяукающие звуки, словно спрашивал: «Хозяин, сколько можно смотреть эту ерунду?»
Под стулом на полу, неповторимо воняя, гнили на жаре обглоданные рыбьи мощи.
Федор взглянул на Инну. Девушка, сжав ладонями кружку чая, застывшим взглядом смотрела на дно.
— Устала? — участливо спросил Федор. Инна кивнула.
Федор, хлопнув себя по ляжкам, встал.
— Пойдем, я тебе постель справлю. Поспишь.
Он отвел ее в комнату, где жили совсем недавно сыновья: один сейчас учится в университете на юриста, другой в армии. Инна легла на одну из двух кроватей. Растянувшись на прохладных простынях, закрыла глаза. Она что-то забыла… что-то страшное. Ах да. Ее дом сожгли. И Павел мертв. Эта мысль мгновенно отняла ее силы. Девушка заснула.
Разбудили ее голоса на кухне.
Муж и жена полушепотом обсуждали гостью.
— Знаешь, кого ты в дом притащил? — спросила Лара. В ее голосе слышалось едкое торжество. — А мне Маша сказала…
— У тебя язык как помело, — проворчал Федор. — Какого черта ты докладываешь соседям, что мы делаем и кого тащим в дом? Если я захочу, я приведу в дом Саддама Хусейна.
— Да погоди, — отмахнулась Лара, явно переполненная тайным знанием, которое дарило ей силу и власть. — Я, дура, сама не догадалась, а Манька мне мозги вправила. Эта оторва — знаешь кто?
— Ну, кто?
— Инна Нестерова.
— Нестерова? Это не та ли, дочка торгаша, Вадима Нестерова?
— Не дочка, а племянница.
— Хм… по моему, у твоей Мани крыша поехала.
— Да она это, она! Нестеровых дом сгорел, сегодня в городских новостях передавали. В чем там дело, непонятно. Кто ее избил? Они, сучки богатые, с какой только сволочью не водятся.
Федор с минуту раздумывал.
— Ну и что? Нам-то чего? Ну, попала девчонка в беду, с кем не бывает.
— Да? А ты знаешь, что ее Барин ищет?
— Да ну тебя! — с досадой сказал Федор. — Городишь ерунду всякую.
— Тихо ты! Барин пытался ее убить. Да не вышло. У девчонки таинственный покровитель есть. Он ее в обиду не дал. Инна его у себя в доме держала, трахалась с ним, как крольчиха. А теперь, видно, она ему надоела. Он ее бросил, а Барин тут как тут. Ты помнишь, что прошлым летом в парке творилось?
— Ну, помню, — с сомнением ответил Федор. — Ты про этого, как его… про Судью, что ли?
— Да, про него. Дружки его в черных куртках, они ж теперь на Баринова работают.
— Иди ты!
— Сам иди. Они в офисе его все стекла перебили, и тачку раскурочили. Баринов в это время в офисе был, и из окна все видел. Эти, черные, с молотками, его увидели в окне, и сказали, чтоб он без охраны не ходил, а то убьют. Что, ты думаешь, он сделал?
— Что?
— Вышел на крыльцо с чемоданом. А в чемодане пачки денег. Открыл чемодан и начал бросать в них. «Нате, жрите!». Те сначала глазами хлопали, а потом бросились деньги подбирать. Барин им сказал: «Видите, какие вы скоты?» Они: «Видим». «Что Судья может вам дать? Ничего. А я — все. Теперь вы мои рабы». Он там один стоял, а их человек десять, и все здоровые лбы. Баринов — метр с шапкой и в прыжке, а они перед ним на колени встали. Машину ему отремонтировали, как новенькая теперь. Окна в офисе заменили. И теперь парами за ним шастают, охраняют.
— М-да. С деньгами что хошь с людьми сделать можно.
— Так я вот че думаю, — Лара понизила голос, но Инна, изо всех сил напрягая слух, расслышала: — Эту дуру надо гнать отсюда. Как бы не вышло беды.
— Да, — протянул Федор. — Ох, нехорошо это. Жалко все-таки.
— Жалко! — прошипела Лара. — Всех тебе жалко, кроме меня! На сиськи ее позарился?
— Э, ты чего?
— Че вылупился, кобель старый? Думаешь, я не в курсе, что ты с Машей…
Инна, шатаясь, в ночной рубашке возникла на пороге кухни. Оба, вздрогнув, уставились на нее.
Лара глядела с откровенной неприязнью. Федор, чтобы скрыть неловкость, приветливо улыбнулся.
— С добрым утром! Выспалась?
— Да, — сказала Инна притворно-сонным голосом. Они оба были ей неприятны. Она только сейчас заметила на левой щеке Федора отвратительную бородавку.
— Который час?
— Да полвторого. Чайку?
— Нет, — Инна тронула лоб. Набрав в грудь воздуха, сказала: — Спасибо за все. Вы очень добрые люди. Мне нужно идти. Не хочу больше вас стеснять.
Пошатнувшись, она упала на колени.
— Девочка, ты чего? — Федор с бледным лицом склонился над ней, тронул за плечо. — Э!
В живот Инны вонзился раскаленный прут. Она издала крик невыносимой боли.
Федор, выпрямившись, повернулся к жене:
— Э, мать, она никак рожать собралась.
Лара вскочила со стула.
— Господи, вот уж чего не хватало! Ну чего встал, дурень? Ее в роддом везти надо!
Федор, чертыхаясь, натянул куртку, побежал к выходу.
— Держись, Инна! Щас агрегат из гаража выгоню!
— Такси вызывай! — заорала Лара ему вдогонку. — Знаем мы твой агрегат! Десять раз на дороге встанете.
Она подошла к Инне, подняла ее с колен, усадила на стул. Девушка все кричала. Лицо ее исказилось мукой.
— Ничего, ничего, милая, — говорила Лара, гладя ее по голове. — Терпи. Дело такое. У меня двойня была, я знаешь, как орала? Ничего, баба и не такое стерпит.
Федор послушался жены и вызвал такси. И вот Инна, скорчившись на заднем сиденье, держится руками за живот. Спазмы боли волнами окатывают ее изнутри. Она кричит. Она молит Бога избавить ее от муки. Она хочет умереть. Федор, в глазах которого девушка видит священный ужас, держит ее за руку, приговаривая: «Тихо, тихо…». Водитель, матерясь, крутит баранку, лавируя в потоке машин. По крыше барабанит дождь, струи воды нещадно хлещут раскисшую землю.
Таксист останавливается на перекрестке, ожидая, когда вспыхнет зеленый глаз светофора. Нервно барабанит пальцами по рулевому колесу. В живот Инны вновь вонзается раскаленный прут.
— А-А-А! — кричит она. — Б-О-О-Ж-Е-Е!
Машина трогается с места, мчась на предельной скорости. Инна корчится в адских муках. Каждая минута тянется вечность.
Она снова издает стон измученного животного, мотая головой на спинке сиденья.
— Т-ш-ш, — бледный от страха Федор хлопает ее по руке. Таксист оборачивается:
— Скажи ей, чтоб заткнулась!
— Ты че, мужик? Она ж рожает!
Они спорят, все громче повышая голос, а Инна чувствует, что сейчас ее разорвет надвое. В сломанных ребрах вновь вспыхнула пульсирующая боль. Она кричит, зовет на помощь. Зовет Павла.
