Итак, они выходили из игры, осталась только крошечная группка из трех-четырех человек, которая все еще держалась, правда уже с меньшим успехом, зная, что те аутсайдеры или приняли все, как есть, или разнюхали обман столь же ясно, как и могли почувствовать амбре, постоянно исходившее от давно немытой туши Барфилда. Они это поняли — и Хим, и Кьюл и Джо тряслись за свою шкуру. Причем, тряслись все эти годы.
После того, как результаты пресловутого «превращения» дали себя знать, у Ханка открылись глаза: он уяснил всю правду, уяснил раз и навсегда. Оказывается, что Питс не только нечист на руку, но, время от времени, смотрел сквозь пальцы на шулерство. И весьма снисходительно позволял себе нечто вроде этого. Он перенял эти фокусы во время несения службы в Берлине в первые месяцы после ввода союзнических войск в поверженную Германию… И теперь, долгими, душными и жаркими июльскими ночами Ханк лежал в кровати без сна, с раскалывающейся от зноя головой, лежал и представлял, как Питс сидит в своем уютненьком коттедже, разутый и полуодетый, и ухмыляется блаженной физиономией, показывая при этом полусгнившие зубы. Такая улыбочка обычно проступала, когда он мечтал вслух или про себя о том, какие штучки он может провернуть при первом же удобном случае.
Головная боль и галлюцинации наяву преследовали Ханка добрых две недели… а потом, в одну из удушливых ночей, пришел ответ. Пожалуй, ему стоит отослать старину Питса послужить еще. А что? Мысль что надо. Правда, на сей раз это будет своеобразный вояж. А пункт назначения может отстоять от Хэвена приблизительно на пятьдесят световых лет, или пять тысяч, а лучше — на пять миллионов. Итак, почему бы ему не отправиться в Зону Призраков, другое измерение, так сказать? Ханк вполне может это осуществить. Он сел на кровати и расплылся в улыбке. Головная боль прошла в один миг.
— Ну, и что за вояж он предпримет, мать его так? — пробормотал он; потом взялся всесторонне обдумывать этот вопрос. Ничего сложного. Уже к трем утра ответ был найден.
Он отловил Питса только через неделю после того, как идея осенила его измученную жарой голову. Питс восседал, откинувшись, в плетеном кресле, стоявшем на тротуаре, и рассматривал фотографии в журнале «Галлери», те, где обнаженные девицы.
Дело было в воскресенье, последний день июля, на улицах людно и очень жарко, как во включенной духовке. Все видели, как Ханк подошел к Альберту «Питсу» Барфилду и облокотился на спинку его кресла. Прохожие «почувствовали», как одна единственная мысль пульсирует в сознании Ханка, они так же видели внушительный гетто-бластер, который он держал за рукоятку и револьвер в переднем кармане его брюк, а потому все они кинулись врассыпную.
Питс весь ушел в созерцание разворота, главным украшением которого был портрет предприимчивой девицы по имени Кэнди (питавшей слабость, как утверждала надпись, к «морякам и вообще мужчинам, с руками сколь сильными, столь и нежными»). Питс достаточно скрупулезно оценивал ее стати и потому не отреагировал вовремя на угрожающие действия Ханка. Исходя из размеров револьвера, которым запасся Ханк, люди пришли к выводу (хотя они даже ртов не раскрывали, разве только для принятия пищи), что мысль, осенившая Ханка поздно ночью, будет иметь для старины Питса самое роковое значение.
Кресло с треском вылетело из-под Питса.
— Эй, Ханк! Ты что…
Ханк достал оружие — «сувенир», оставшийся со времен службы в армии. Это еще раз напомнило ему, что он-то отслужил свой срок не где-нибудь, а в Корее; это вам не хухры-мухры, вроде войск для поддержания порядка…
— Лучше сиди на месте, приблудный сукин сын, — остановил его Ханк, — в противном случае, им придется отмывать витрину от твоих кишок.
— Ханк… Ханк… что…
Ханк выудил из кармана рубашки пару миниатюрных наушников. Он подсоединил их к большому радио, включил его, и втиснул голову Питса в дужку наушников.
— Это тебе, Питс. Надеюсь, эта штука поможет тебе сориентироваться, когда ты отправишься отсюда восвояси.
— Ханк… пожалуйста…
— Я не собираюсь обсуждать это с тобой, Питс, — пояснил Ханк по-мужски открыто и вполне искренне. — Даю тебе пять секунд, чтобы одеть наушники, затем тебе предстоит пережить небольшую телепортацию.
— Господи, Ханк, да ведь из-за этой грошовой партии в покер… — завопил Питс. Пот градом катился по его физиономии, пропитывая насквозь ворот и грудь его рубахи цвета хаки. Его немытая туша убийственно благоухала; помимо этого, от него несло перегаром, как из винной бочки.
— Один… два…
Питс озирался, как затравленное животное. Улица вокруг них опустела, словно по волшебству. Несмотря на десятки машин, припаркованных у рыночной площади, по главной улице проехала одна единственная машина. Вокруг ни души. Давящая тишина завесой опустилась на окрестности. Теперь и Питс, и Ханк могли расслышать тихую музыку, доносившуюся из наушников. «Лос Лобос» выражали сомнение, сможет ли волк выжить.
— Это же просто масть пошла тогда, я был совершенно не при чем! — сорвался на визг Питс. — Бога ради, кто-нибудь, наденьте наручники на этого типа!
— …три…
Теряя рассудок от страха и отчаяния, Питс выкрикнул:
— Ты, чертов неудачник!
— Четыре, — сказал Ханк, поднимая свой армейский револьвер. Рубаха Питса была хоть выжимай, округлившиеся от страха глаза вылезали из орбит, от него несло, как от взмыленной лошади.
Он осторожно схватил наушники.
— Хорошо! Хорошо! Согласен! Уже одеваю, видишь?
Он одел наушники. Все еще держа его на мушке, Ханк нагнулся к гетто-бластеру, в котором уже была поставлена кассета, на ленте которой было записано всего одно довольно многозначительное слово: «Посылаю».
Ханк нажал кнопку «Play».
Питс разразился криком. Вскоре крик начал стихать, словно что-то, находящееся внутри Питса, теряло силы и исчезало. То же самое происходило с его внешней оболочкой: он весь словно тускнел, становился бесплотным… словом, становился потусторонним. Переставая принадлежать к нашему измерению, Питс Барфилд выгорал, как фотография. Кожа вылиняла до молочной белизны, теперь уже и губы шевелились, не издавая звуков.
Последний кусочек реальности, спасительной, грубой реальности — нижняя половина двери бара, казалось, распахнулась за его спиной. Его не покидало ощущение, что реальность — Хэвенская реальность — трансформировалась, повернувшись по какой-то неизвестной оси (как в трюке с книжным шкафом, оказавшимся замаскированной дверью). Теперь за спиной Питса простирался зловещий пурпурно-черный пейзаж.
Полетевший неизвестно откуда порыв ветра взъерошил волосы Ханка, звук, похожий на выстрел из оружия с глушителем, застрял у него в горле, мусор на асфальте — фантики, окурки, разорванные упаковки от сигарет, несколько долек хрустящей картошки — все это стремительно потянулось в отверстие, словно в сопло пылесоса. Ничего удивительного, что воздушный поток устремился в безвоздушное пространство другого измерения. Кое-какие бумажки приставали к ногам Питса. А некоторые, как подумал Ханк, проходили прямо через него.
