– Я не знаю, – сказала Луиза, – но для них это действительно важно, раз уж они обратились за помощью к нам. И мне кажется, что для них это был очень решительный шаг.
Ральф кивнул. Он чувствовал, что кофеин начинает действовать – ударяет в голову, заставляет дрожать кончики пальцев.
– Я уверен, что так и есть. Подумай о том разговоре на крыше. Ты когда-нибудь слышала, чтобы кто-то так много чего объяснял, не объясняя, в сущности, ничего?
– Я не понимаю, что ты имеешь в виду, – сказала Луиза, но по ее лицу было видно, что она и не хотела понимать.
– То, что я пытаюсь сказать, имеет отношение к моей главной догадке: они не могут лгать. Допустим, я прав. Если у тебя есть какая-то информация, которой ты не хочешь делиться, но при этом не можешь солгать, что ты будешь делать?
– Я попробую держаться подальше от опасной темы, – сказала Луиза.
– Ответ засчитан. А тебе не кажется, что они именно это и делали?
– Ну, – сказала она, – я думаю, что в том танце по большей части вел ты, Ральф. Меня впечатлили вопросы, которые ты задавал. Большую часть этого разговора я пыталась себя убедить, что мне это все не снится.
– Конечно, я задавал вопросы, много вопросов, но… – Он замолчал, пытаясь сформулировать свою мысль, которая казалась ему одновременно и сложной, и по-детски простой. Он попытался вызвать то ощущение вспышки в голове. Ему хотелось передать Луизе картинку, которая сделала бы все кристально ясным. Но у него ничего не вышло, и он раздраженно забарабанил пальцами по столу.
– Я тоже был удивлен, как и ты, – наконец сказал он. – И если мое удивление выражалось в вопросах, то это лишь потому, что мужчины моего поколения приучены к тому, что охи и ахи – это дурной тон. Охи и ахи – оно для кисейных барышень.
– Злобный сексист. – При этом Луиза улыбнулась, но Ральф улыбнуться не смог. Он вспоминал Барби Ричардс. Если бы он сделал попытку подойти к ней, она бы почти наверняка нажала ту кнопочку под столом. Но когда к ней шагнула Луиза, она не стала бить тревогу, потому что проглотила слишком много баек о пресловутой женской солидарности.
– Да, – тихо сказал он, – я злобный сексист. Я старомодный, и иногда это выходит мне боком.
– Ральф, я совсем не имела в виду…
– Я знаю, что ты имела в виду, и это нормально. Я просто пытаюсь тебе объяснить, что я тоже был удивлен… точно так же, как ты… так же выбит из колеи, как и ты. Да, я задавал вопросы, ну и что с того? Разве это были правильные вопросы?
– Я думаю, нет.
– Ну, может быть, начал я не так уж и плохо. Как мне помнится, первый вопрос, который я задал, когда мы выбрались на крышу, был о том, кто они такие и чего хотят. Они, конечно, вывалили в ответ кучу философской чепухи, но мне все-таки кажется, что я заставил их немного попотеть. Потом нам впарили всю эту лабуду насчет Случайности и Предопределенности. Впечатляет, конечно, но мы не узнали ничего такого, что помогло бы нам убедить Гретхен Тилбери отменить встречу с Сьюзан Дей. Лучше бы мы спросили у них дорогу в Хай-Ридж, которую в конце концов пришлось узнавать у Симониной племянницы.
Луиза удивленно взглянула на него.
– А ведь и вправду.
– Вот и я о том же. И все то время, пока мы говорили, время просто летело там, на верхних уровнях. И они наблюдали за тем, как время уходит, можешь даже не сомневаться. Они так рассчитали время, что успели рассказать нам то, что нам действительно нужно было знать, но у нас не осталось времени на вопросы, на которые они не хотели отвечать. Я думаю, они хотели внушить нам, что все это – во благо общества, ради спасения множества жизней… но прямо об этом сказать не могли, потому что…
– Потому что это было бы ложью, а лгать они, по-твоему, не могут.
– Точно. По-моему, они лгать не могут.
– Так чего они хотят на самом деле?
Ральф покачал головой.
– Понятия не имею.
Она прикончила свой кофе, осторожно поставила чашку на блюдце, оглядела свои пальцы и опять подняла глаза на Ральфа. Он снова был поражен ее красотой, буквально придавлен ее красотой.
– Они были хорошими, – сказала она. – Да они и сейчас хорошие. Я это чувствовала очень ясно. А ты разве нет?
– Да, – сказал он почти против воли. Конечно, он это чувствовал. В них было все, чего не было в Атропосе.
– И ты, несмотря ни на что, собираешься остановить Эда. Ты сам сказал, что не можешь держаться в стороне, точно так же, как не смог бы специально упустить мяч на бейсбольной площадке. Правильно?
– Да, – сказал он по-прежнему с неохотой.
– Тогда ты должен принять все как есть, – сказала она тихо, пытаясь поймать его взгляд. – Ты зря беспокоишься. Нам сейчас ни к чему лишняя суета.
Он знал, что она права, но не думал, что сможет просто щелкнуть пальцами и разом избавиться от всех сомнений. Может быть, надо дожить до семидесяти, чтобы понять, как трудно переступить через свое воспитание. Он был мужчиной, которого учили быть мужчиной еще до того, как Адольф Гитлер пришел к власти, и он был человеком того поколения, которое слушало по радио Х.В. Кальтенборна и сестер Эндрюс – поколения людей, верящих в «коктейль из лунного света» и «прогулки за Кэмелом». Такое воспитание не предполагало сидеть-разбираться, кто тут хорошие парни, а кто плохие, оно просто требовало не ударить в грязь лицом и не допустить, чтобы тебя водили за нос.
А так ли это? – спросила Каролина слегка удивленно. Как интересно. Знаешь, Ральф, я открою тебе один маленький секрет: это все чепуха. Это было ерундой еще до того, как исчез за горизонтом Гленн Миллер, и сейчас это такая же ерунда. Мужчина должен делать лишь то, что должен делать мужчина… теперь в этом немного смысла, в наше-то время. Долог и труден обратный путь в Рай, правда, милый?
Да. Долог и труден обратный путь в Рай.
– Чему ты улыбаешься, Ральф?
Подошла официантка с огромным подносом с едой и избавила его от необходимости отвечать. Он только сейчас заметил, что у нее на фартуке был приколот значок с надписью: ЖИЗНЬ – ЭТО НЕ ВЫБОР.
– Вы собираетесь сегодня в Общественный центр? – спросил ее Ральф.
– Да, собираюсь, – сказала она, поставив поднос на соседний столик, чтобы освободить руки. – Только я буду снаружи. Держать плакат. Ходить туда-сюда.
– Вы из «Друзей жизни»? – спросила Луиза, когда официантка принялась расставлять перед ними тарелки.
– Я живая? – поинтересовалась женщина.
– Ну, определенно похожи, – вежливо ответила Луиза.
– Ну а раз я живая, то я уже по определению друг жизни, правильно? Убивать кого-то, кто мог бы стать великим поэтом или изобрести лекарство от СПИДа или рака… на мой взгляд, это совсем неправильно. Так что я буду вечером у центра. Буду стоять там с плакатом, чтобы феминистки Нормы Камали и все эти либералы увидели, что на нем будет написано. А написано будет: УБИЙСТВО. Они ненавидят этот мир. Он им не нужен на их вечеринках с коктейлями и благотворительных обедах. Ребята, вам кетчуп надо?
