Наконец я нашел высоко в горах небольшую пещеру, зарылся поглубже и заснул.
Что толку описывать мое горе? Или тупую темную боль? Что толку говорить, что я в полной мере осознал свою несправедливость, бесчестность, жестокость? Я понимал важность содеянного.
Я познал до конца и себя, и свое зло и теперь не ждал от мира ничего, кроме точно такого же зла.
Как только солнце опустилось в море, я проснулся. С высокого обрыва я посмотрел на сумерки, потом спустился и отправился на охоту в город. Довольно скоро привычный вор попытался задержать меня и обокрасть, я отнес его в переулок и иссушил – медленно, с наслаждением, в нескольких шагах от гулявших рядом туристов. Тело я спрятал в глубине переулка и пошел своей дорогой. А где она, моя дорога?
Я вернулся в отель. Вещи лежали на месте, но его не было. Я еще раз отправился на поиски, борясь со страхом, что он уже с собой разделался, и потом осознал, что для такой простой вещи он слишком силен. Даже если он остался лежать на яростном солнце, в чем я сильно сомневался, оно не уничтожило бы его полностью.
Но меня терзали всевозможные страхи: возможно, он до того обожжен и искалечен, что не может самостоятельно двигаться. Его нашли смертные. Или же пришли другие вампиры и похитили его. Или же он сейчас придет и снова осыплет меня проклятьями. Этого я тоже боялся.
В конце концов я вернулся в Бриджтаун, не в силах покинуть остров, не зная, что с ним стало. До рассвета оставался час, а я все еще искал его. На следующую ночь я его тоже не нашел. Как и еще через одну ночь.
В результате, измученный и умом, и душой, сказав себе, что не заслуживаю ничего, кроме горя, я отправился домой.
В Новый Орлеан наконец-то проникло весеннее тепло, и город под чистым фиолетовым вечерним небом так и кишел туристами. Сначала я пошел в свой старый дом, чтобы избавить старушку от забот о Моджо, однако она отнюдь не рада была с ним расстаться, вот только он явно очень по мне скучал. И мы с ним прошествовали на Рю-Рояль.
Не успев подняться по ступенькам черного хода, я понял, что в квартире кто-то есть. Я на секунду остановился, выглянув в отреставрированный дворик с оттертыми плитами и романтичным фонтанчиком с херувимами, изливавшими в резервуар потоки прозрачной воды из огромных раковин в виде рогов изобилия.
У старой кирпичной стены высадили клумбу темных нежных цветов, в углу себя прекрасно чувствовали банановые деревья, чьи длинные, похожие на ножи листья грациозно кивали в такт ветру. Что невыразимо обрадовало мою злобную эгоистичную сущность.
Я вошел в дом. Заднюю гостиную уже закончили и обставили отобранными мной прекрасными старинными стульями, а на пол положили толстый бледный персидский ковер блекло-красного цвета.
Я всмотрелся в длинный холл, в свежие обои с белыми и золотыми полосками, в растянувшийся на ярды темный ковер, и увидел, что в дверях передней гостиной стоит Луи.
– Не спрашивай, где я был и что делал, – сказал я. Я подошел к нему, оттолкнул его в сторону и прошел в комнату. Она превзошла все мои ожидания. Между окнами стояла точная копия его старого письменного стола, золотой дамастовый диван с горбатой спинкой и овальный столик, инкрустированный красным деревом. А у дальней стены – спинет.
– Я знаю, где ты был, – ответил он, – и знаю, что ты сделал.
– Да? И что дальше? Уничижительная бесконечная лекция? Давай быстрее. Чтобы я уже мог пойти спать.
Я повернулся к нему лицом, чтобы проверить, какое впечатление на него произвел этот резкий отпор и произвел ли вообще, а там, рядом с ним, сложив руки на груди, прислонившись к дверному косяку, стоял Дэвид, одетый в великолепный черный бархат.
Оба они смотрели на меня с бледными, ничего не выражающими лицами. Дэвид был выше и темнее, но они производили удивительно похожее впечатление. Лишь постепенно до меня дошло, что Луи по этому случаю приоделся, причем на этот раз выбрал одежду, которая не выглядела так, как будто ее достали из сундука на чердаке. Первым заговорил Дэвид.
– Завтра в Рио начинается карнавал, – сказал он еще более обольстительным, чем при жизни, голосом. – Я подумал, что мы могли бы поехать.
Я уставился на него с нескрываемым подозрением. Его лицо светилось темным светом. Глаза горели жестким блеском. Но рот был мягким, без намека на злобу или горечь. От него вообще не веяло угрозой.
Потом Луи очнулся от задумчивости и тихо прошел через холл в свою старую комнату. Какое знакомое сочетание слабо поскрипывающих половиц и шагов! Я совершенно смутился и едва мог дышать. Я сел на диван и подозвал к себе Моджо, который уселся прямо передо мной, прижимаясь тяжеленным телом к моим ногам.
– Ты серьезно? – спросил я. – Ты хочешь, чтобы мы поехали вместе?
– Да, – сказал он. – А потом в тропики. Что, если нам туда съездить? Углубиться в леса. – Он распрямил руки и, наклонив голову, принялся медленно ходить по комнате взад-вперед. – Ты что-то говорил, не помню когда… Может быть, еще до того, как все это случилось, я поймал один твой образ, какой-то храм, неизвестный смертным, затерянный в джунглях. Подумать только, сколько там таится открытий!
Какое искреннее чувство, какой звучный голос.
– Почему ты простил меня? – спросил я.
Он остановился, посмотрел на меня, и я так увлекся созерцанием признаков нашей крови, разительно изменившей его кожу, волосы, глаза, что на секунду потерял ход мысли. Я поднял руку, умоляя его молчать. Ну почему я так и не смог привыкнуть к этому чуду? Я уронил руку, позволяя ему, нет, попросив его продолжать.
– Ты знал, что я тебя прощу, – ответил он прежним размеренным, сдержанным тоном. – C самого начала знал, что не перестану тебя любить. Что ты будешь мне нужен. Что я буду искать тебя и останусь именно с тобой, ни с кем другим.
– Ох, нет. Клянусь, я не знал, – прошептал я.
– Я ушел на некоторое время, чтобы наказать тебя. С тобой действительно никакого терпения не хватит. Ты и впрямь распроклятое создание, как тебя называют те, кто мудрее меня. Но ты знал, что я вернусь. Ты знал, что я здесь.
– Нет, я об этом и не мечтал.
– Только не надо опять плакать.
– Мне нравится плакать. Я не могу не плакать. Иначе с чего бы мне плакать так часто?
– Давай, прекращай!
– Ну и весело нам будет! Ты считаешь себя в этом собрании главным, не так ли? Ты что, собрался учить меня жить?
– Опять все сначала?
– Ты даже внешне теперь не старше меня, и ты в принципе никогда не был старше. Мое прекрасное, неотразимое лицо ввело тебя в заблуждение самым простым и глупым образом. Я здесь главный. Это мой дом. Я буду решать, едем мы в Рио или нет.
Он засмеялся. Сначала медленно, потом свободнее и искреннее. Единственная угроза, которая от него исходила, крылась в мгновенных резких переменах выражения лица, в мрачном блеске глаз. Но я точно не знал, угроза это вообще или нет.
