Находясь в ожидании, фоном которому — непрерывное действие мысли, ахашш исследовал приближающихся гостей. Он знал, одно дело — собрать сведения при помощи Владык, направленных к деревням, другое — наблюдать за реакциями имеющих руки — в пути. И третье — познавать их всё глубже и полнее по мере приближения к мозгу, пульсирующему в подземных залах. Это было приятно. Новые знания, — собрать и сложить, подгоняя их к ранее обработанному опыту, чтобы картина бытия, расписанная цветными красками, как струящаяся змеиная шкура, звучала вернее и двигалась гармоничнее.
Найя. Женщина, пришедшая из реальности, сплетённой со здешней так туго, что в месте соприкосновения кож образовались проходы. Там она звалась по-другому, но это было имя для спячки, имя, ничего не говорившее ей и о ней. Имеющие руки спят наяву, что-то делая и передвигаясь, думая, что живут. Многие из них так и не просыпаются, бесполезно унося в тлен все дары жизни, кроме животных даров, свойственных всему, что шевелится и размножается. Но некоторые, наделённые высшими дарами, умеют прервать сон, чтобы оглядеться вокруг и начать жить. Эта — из них. Её разбудил другой носитель, который в свою очередь был разбужен предыдущим. Одна из миссий Ноа — пробуждать по цепи, чтоб не прерывалось мерное дыхание Аа-шши, подобное толчкам крови, переносимой сердечной мышцей.
Проснувшись, женщина с белыми волосами получила новое имя. Вамма-Найя, несущая свет. Разведчики ощупывали её мозг и её сердце, пока она, слабая, лежала в хижине самца. И первые данные о Найе были благоприятны. Даже будучи больной и закрытой, наполовину ещё спящей, она содержала в себе мощное Аа-шши, какого не было ни у одного имеющего руки на памяти ахашша. Это не позволяло использовать её так же, как использовались менее сильные, и ахашш подыскивал дару Найи отдельное место, чтобы не растратить её Аа-шши впустую. Она должна отдать всё и отдавать долго. Она одна может быть использована так, как сотня лесных людей, обладающих немалыми запасами Аа-шши. И это было приятно ахашшу. Мысля об этом, он пульсировал кровью, подёргивая сильными мышцами, изгибал тела Избранных, свивая их в подобие мысленного лабиринта, искал в нём самую большую зияющую пустоту, чтобы заполнить её знаниями о Найе, действиями с Найей, результатами знаний и действий. С высочайшей целью, доступной всему живому, — не дать роду мыслящих умереть. Осознание высоты цели тоже было приятно — своей логичностью и необходимостью.
И после, когда всё содержимое Вамма-Найи послужит высочайшей цели, она не может умереть, став пищей для Избранных. Ценность её высока. Она заснёт и в следующей модели мира станет крепким звеном между высшими и их подопечными. Необходимо продумать и совершить действия, которые удержат женщину на границе двух миров будущего цикла: она будет печься о своем народе, любить его и управлять им, для того чтобы Аа-шши, высосанное из их жизней, долго держало змеиный мир дальше от края пустоты. А может быть, сила её окажется столь велика, что сможет не только удержать, а и приподнять мир змей, который со времен великого Ахашша медленно, но постоянно приближался к небытию…
«Они идут, — мыслил ахашш, переливая кольца тел по пещерам и переходам, подёргиваясь и испуская волны плотного запаха жизни. — Они уже близко, и молодая самка верно ведет Вамма-Найю и её Ноа. Пусть всё решается по ходу движения, пока нет неразрешимых задач, требующих остановок»…
Было ещё одно, то, что могло бы взволновать ахашш, будь он способен волноваться. Каждый посланец Ноа контролировал свою разновидность дара. Расползаясь по человеческим телам, Ноа твёрдо знали, в чём оптимум носителя, и потому тот, что рисует, не становился музыкантом, а тот, что сплетает слова на бумаге, не шёл пред глаза толпе — волновать её жестами и разговорами. Но Найя, чьё пробуждение должно было увлечь её в построение картин мира для глаз, оказалась носителем другого дара. Дар любви… Во всех мирах, пройденных ахашшем ранее, не было особи, чей дар любви был основным. И теперь ахашшу предстояло решить, как быть с носителем непознанного дара. Позволить ли ей устремиться в сторону его роста или перенаправить дар? Она рисует. Но она и любит. Первое познано и управляемо. Второе принесет новые знания и какими будут они?
«Решить… Пока идут, решить и выстроить действия…»
Мужчина в клетке, прерывисто вдохнув, разжал стиснутые зубы и оторвал лицо от деревянных прутьев. Он не ощущал боли в скуле и почти свернутом носу. Только пальцы пришлось отрывать от переплёта решетки — ещё до того, как они, закаменевшие, сами разогнулись. Он торопился. Сегодня змеи внезапно закончили раньше, Леи лежала в нише, неловко подвернув голову к плечу, а вокруг уже никого. Только шелест и потрескивание из тёмных нор, ведущих в соседние пещеры.
Спешный уход их наполнил сердце мужчины страхом новых испытаний, но Леи ждала, и он почти вывалился из незапертой шаткой дверцы, задевая её босой ногой. Навалившись на край ниши, осторожно отвёл от женского лица мокрые пряди волос и вгляделся, сведя лоб в глубокие морщины. Всхлипнув, отёр выступившую на женском плече красную, резко пахнущую росу. Пошарив рукой на полу, поднял, роняя, приготовленную влажную ветошь. Отирал жене кожу, стараясь не потревожить свежие ссадины, и прикладывал к мелко дрожащим рукам сухие листья целебной лианы.
Раньше, уже и забыл, сколько кругов назад, он старался сразу же вытащить Леи из ниши и унести в дальний закут, где им позволено было держать охапку сухой травы и тряпья для спанья, но там, в углу, плодились мокрицы и сколопендры. А ниша была удобна, сухая, освещённая факелами, и мужчина смирился, используя место мучений для отдыха и утешения. Потом, когда Леи засыпала, уносил её в угол, нашупывая пальцами ног пещерную тропу, чтобы там заснуть с ней вместе.
Он бережно вынул свою руку из слабых пальцев спящей и поднял голову, прислушиваясь. Потрескивали догорающие факелы, мерно шуршали, сокращаясь и выпрямляясь, тела змей, заполнявших эти удалённые от сердца ахашша пещеры. К мерным звукам он привык и не слышал их, отмечая лишь непривычное, то, что превращалось в нем в ужас ожидания новых испытаний.
Закрыв глаза, запрокинул бородатое лицо к извилистому потолку и попросил снова, без особой надежды, чтобы позволено ему было занять нишу вместо Леи в следующий раз. Но так уже было: его жена, стоя в клетке, всякий раз шла к смерти так быстро, не имея сил видеть его в кольцах и напряженных острых хвостах, подобных наконечникам копий, что змеи, сберегая пару, не брали его больше.
Перестав шептать нескладные слова на полузабытом языке людей, мужчина замер, слушая и принюхиваясь. Но, опасаясь, что его тишина будет услышана стражами, снова забубнил, не заботясь о смысле, стараясь не чувствовать ничего — ни волнения, ни надежды, ни охотничьей настороженности. Покрывал свои чувства тонкой плёнкой равнодушия, скрадывающей их остроту, как когда-то перед охотой наносил на скулы мазки жирной прохладной глины, прячущей очертания лица и смертный страх перед зверем. Но старался, чтоб равнодушие не было слишком явным. Он был умён, хоть почти забыл свое человеческое имя, — знал, что случается с теми, кого постигает блаженство равнодушия. Если он перестанет страдать, Леи умрёт. Может быть, это лучше. Но переход в смерть тут, в пещерах, виденный ими не единожды, был таким, что принять решение и исполнить его — не было сил.
