— Я понимаю.
Витька посмотрел в просвет между стволов. Там, среди вдруг расступившихся домов, был виден завёрнутый в невесомую дымку уголок горизонта. Над ним пластались, как сигаретный дым в комнате без сквозняков, светлые облачные пряди.
— Он у моря.
— Кто, Витенька?
— Мой город!
Выдернул руку из теплых пальцев Аглаи и показал в просвет:
— И чтобы небо всегда было видно. Большое. Это смешно?
— Нет…
— Ты чего?
Он смотрел на её опущенную голову с ровным пробором, на две косы, что заплела по его просьбе, и нахмурившись, оглядывала себя в зеркале утром, не зная, идёт ли ей.
— Я у моря никогда не жила. У нас Волга.
— А хочешь?
Аглая подняла серьёзное лицо. И улыбнулась, как в первый раз, когда Витька снимал её, стоящую коленками на диване в его комнате.
— А возьмёшь?
— Когда найду город — обязательно. Пойдём, а то совсем заморожу тебя. И Альехо разворчится.
Подходя к ревущему шоссе, она ладонью нагнула к себе его голову, чтобы услышал:
— У нас знаешь, что можно?
— Что?
— У нас в центре вечером люди гуляют с собаками. Медленно идут. И часто — здороваются, потому что знакомы, многие. А тут в центре…
Витька помолчал, думая. Хотел возразить, сказать о тихих спальных районах, укрытых густой зеленью. Но кивнул:
— Я понимаю, да. А всё прочее — из лапы великана. Ты хорошо сказала.
— Да…
Шоссе уходило к открытому за ним горизонту, блестело натёртой колёсами широкой спиной, и машины вдали казались игрушками, облитыми дымчатым светом. Кварталы домов перемежались с невесомой ещё зеленью парков, и налетал, приходя с просторных болот из далёкого далека, там, где летом будут лежать среди низкой муравки жёлтые комочки морошки и красные бусины клюквы, северный ветер, ерошил волосы и холодил мочки ушей. Аглая смотрела вперёд, так далеко, насколько могла, и разрезанная надвое ширина пространства радовала её, утишая страхи. Они шли к Альехо, Витька не сказал зачем, но попросил, чтоб и она с ним.
— Вить…
— Да?
— Мне еще очень нравится, что она — большая. Широкая. Далеко видно всё.
— Угу. Нам бы с тобой в Гранд-каньон. Хочешь?
— Да. С тобой — да.
Он рассмеялся и поддразнил:
— И в Долину Смерти? Со мной?
— Да…
…Что-то случилось с ним, после той ночи, когда снимал их с Ноа, сидящих на смятой постели.
Попадая в ногу, Аглая посмотрела сбоку на его короткий нос и круглый подбородок. Несколько дней молчал, почти не говорил ничего. А как-то позвонил днём, она внутри ахнула радостно, и вдруг сказал: «Ты, кошка, извини, я не приду сегодня, одна поживи, хорошо? В студии переночую». Она смогла промолчать, не спросила. На следующий вечер ждал у ступенек театра, с ландышами. И как сумела не раскричаться вечером, готовя ужин?…И не от того молчала, что берегла его, а просто почти умерла внутри, хоть и казнила себя: ну мало ли, один решил побыть. Потом сжималась время от времени, думая, вдруг ему тягостно, что она каждый день открывает дверь в квартиру своим ключом и каждый вечер — вместе.
А вчера, уже ночью, вдруг подхватился с постели, жикал диском старенького квадратного телефона, поговорил с Альехо. И повеселел сразу. Утром, оглядывая её, попросил, чтоб заплела косы.
Выйдя из метро, автобуса ждать не стали, отправились пешком. И Витька всё смотрел по сторонам, крутил головой, будто запоминал, что вокруг. Ей снова стало немного страшно. Но он повернулся, глянул серьёзным серым глазом, и она поспешно улыбнулась.
В гулком дворе, который от шума дороги берегли поставленные на попа высокие дома, отскакивали от белых стен детские голоса, взрыкивал автомобиль, тыкаясь среди кустов смородины, и ходили в зябко застегнутых пальто пенсионеры обоих полов, блюдя внуков на детской площадке. Ольга Викторовна, держа Рыжего на коленях, помахала им со скамейки у подъезда.
— Илюша вас ждёт! И я сейчас, надо же чаю…
Но Витька замахал протестующе, улыбаясь коту и его хозяйке:
— Нет-нет, Ольга Викторовна, вы планов не меняйте. Не убежим.
Аглая, кивнув, смотрела на старческую стеклянную слезу поверх выцветшей голубизны глаз. Улыбнулась Рыжему, величественно месившему широкими лапами драповый рукав.
— Солнце. Только утро кончилось, а оно скоро уйдёт за дома, — извиняясь, сказала старая женщина. И вдруг Аглая представила её себе — в платке, туго повязанном по бровям, в тёмном платье, собирающем подолом капли с мокрой тяжёлой травы. Позади — сложенный из шершавого камня старый дом, кидающий на приоткрытые ставни бледный свет огня в очаге. И сверху закатанное в дымку прозрачных облаков солнце — недвижным глазом, смотрит всегда. Держит на кончиках травин тусклые весенние огонёчки.
— Идём, — Витька потянул её руку.
Аглая перехватила удобнее коробку с купленным по дороге печеньем.
Альехо был весел. Сменив растянутый жилет на новый свитер из серой шерсти, ходил из комнаты в кухню, протирая чашки полотенцем, расставлял их на журнальном столике, выдвинутом на середину ковра. Кивнул, рассмотрев Аглаины чёрные косы и, не разрешив помогать, усадил в кресло. Витька стоял у книжного шкафа, доставая и перелистывая фотоальбомы.
— Дело пошло, Витя! — Альехо принес кипящий чайник и осторожно залил стеклянную колбу, придавил её металлической крышкой. — Сейчас расскажу подробнее, и знай: это серьёзный шанс, упустить нельзя. Слышишь меня?
— Да… — Витька аккуратно вдвинул среди книг альбом. Достал следующий, раскрыл.
— Сомневаюсь. Но услышишь — поймёшь. Вовремя ты мне позвонил. У тебя самого что? Проблема какая?
— Да.
— Ну, после расскажешь. Дождёмся Ольгу Викторовну… а вот, — и он крикнул в коридор, где загремел ключ, поворачиваясь в замке, — мама! Иди с нами чай пить. У меня новости для твоего любимца!
— Сейчас, Илюшенька. Рыжего покормлю.
Когда пришла и она, села в пододвинутое кресло, поправляя прозрачной рукой шпильки в седых волосах, Альехо вынул из старого серванта початую бутылку коньяку, качнул, рассматривая на свет.
— Надеюсь, с ним ничего не стало. За… да уж пять лет стоит. Как думаете?
Аглая покачала головой, улыбнулась, потому что Альехо посмотрел на неё с веселым вопросом. И украдкой глянула на Витьку, который, сидя на кухонном табурете, думал о чем-то, опаздывал кивать и улыбаться.
По комнате поплыл резкий запах спиртного, и Ольга Викторовна поморщилась, тоже с улыбкой.
— Ну, — Альехо поднял пузатую рюмку, обхватив ее толстыми пальцами, — за удачу?
— А? — Витька поднял голову.
