- Ей всё равно пока нельзя покидать карантин. А мы быстро обернёмся. Если вылетим в ближайшие пару часов — к вечеру уже снова будем здесь.
Управдом задумался. Взгляд его сделался тяжёлым. В нём ещё не было ненависти, но уже плескалось раздражение. Казалось, с губ Павла вот-вот сорвётся что-то злое, — но, вместо этого, он вдруг выдавил:
- Ладно. — И, словно бы опасаясь, что передумает, вот тут же, сию секунду, изменит решение, повторил гневно: — Ладно, согласен! Туда и обратно. Вылетаем — как можно скорее.
- Мне осталось спросить у нашего юного друга, — «ариец» обернулся к Людвигу, — составит ли он нам компанию в путешествии?
- Мне всё равно, — тот пожал плечами. — У нас один ценный кадр, — Людвиг театральным жестом указал на управдома. — Если он — летит, лечу и я. Хотя бы чтобы посмотреть, что из этого выйдет.
- Ты забыл ещё кое-кого, — Павел склонился к уху Третьякова, — того, кто бродит в голове.
- Нет, — «ариец» не стал шептать в ответ, не стал таиться, — о нём я никогда не забываю. Но мне кажется, он и так слышит каждое наше слово. Ему не привыкать жить в тени. Он — палач, насекомое и акробат — сразу. Такую гремучую смесь я не стану уговаривать. Но если он и вправду сейчас примостился где-нибудь на лавке — пускай знает, что дверь «вертушки» — открыта; уже можно залезать. В медицинском салоне места достаточно.
- Не кричи, Таньку испугаешь, — Павел вернул Третьякову упрёк, который тот недавно бросал латинисту. — И вот что, господа…. Забирайте посуду и остатки рагу и выметайтесь отсюда. Я подойду на поляну через пятнадцать минут. Будьте готовы взлетать.
Людвиг и Третьяков одномоментно кивнули — это получилось у них слаженно, как будто по указке суфлёра. Баню очистили также дружно — и быстро. Управдом остался с дочерью наедине.
- Слушай, — он присел в изголовье Татьянкиной кровати, — я обещал, что буду всегда с тобой, — и обещание сдержу. Когда ты поправишься — мы поедем далеко-далеко. Вместе. В Австралию. Представляешь? Там кенгуру. Помнишь, мы видели в зоопарке?
- Не хочу кенгуру, — неожиданно быстро откликнулась Танька. — Хочу домой.
- Домой?.. — Павел помедлил с ответом. — Ну — домой, так домой. Что нам стоит дом построить? Нарисуем — будем жить! Я попрошу, чтобы тебе мелки принесли цветные — и бумаги побольше. Нарисуй свою комнату — какую бы ты хотела. А я вернусь — и построю.
- Обещаешь? — дочь одарила отца пристальным взглядом.
- Вернусь и построю, — повторил Павел. — Не грусти без меня. — Он мягко, долгим поцелуем, поцеловал Татьянку в лоб. Тот был влажным, в лёгкой испарине, но совсем не горячим.
«Только не оглядываться», — управдом, пригнувшись, чтобы не удариться головой о притолоку, вышел в предбанник. «Только не оглядываться», — он распахнул входную дверь и впустил в тёплое помещение немного осени. «Только не ныть, не скулить, как побитый пёс», — он отыскал ключ и провернул его на два раза в замке, отгораживая больную дочь от не менее больного мира.
Павел направился к поляне, где ночевал вертолёт, и сумел преодолеть весь этот крестный путь, не бросив ни единого прощального взгляда на карантинную баню. Пока та ещё была видна. Пока не скрылась за домами поселенцев. Живые встретились на пути лишь трижды; все три раза — женщины: прятавшие лица в платки, хмурые, скорбные, молчаливые. Одна чуть поклонилась управдому, подняла лицо, и тот заметил, что перед ним — совсем молодая дама. Именно дама — горделивая, стройная, с персидскими огромными глазами, — но словно обесцвеченная, лишённая характера и стати. Местным тоже приходилось нелегко. Но Павел отказывался сочувствовать им. Сочувствие вообще было опасно. Тоска — иное.
Тоска, сжимавшая сердце, всё же позволяла мыслить — ясно, реалистично, без пауз на слёзы.
- Кто даёт Таньке лекарство? — спросил Павел у Третьякова, заняв место в кабине.
- Стас, — он не подведёт, — «ариец» раскочегаривал «вертушку». Как и в прошлый раз, казался состроченным на этом деле до последней степени, но, видимо, играть в молчанку с Павлом больше не решался.
Людвиг занял место второго пилота.
Винты — с мерным «тук-тук-тук» — начали раскручиваться.
Управдом больше не боялся полёта. Ни его начала, ни продолжения, ни того, что может ожидать в самом конце.
Вертолёт мягко приподнялся над поляной, — и снова коснулся её своими шасси: Третьяков делал всё по правилам. Убедившись, что машина слушается штурвала, он рванул вверх. Прошёлся над крышами поселения. Недолго следовал над просекой. Потом набрал высоту.
Этот полёт отличался от предыдущего. «Ариец» то и дело бормотал что-то в микрофон гарнитуры, но слова адресовались не Павлу, и даже не Людвигу. Пилота вели чужие голоса. Они сообщали ему, когда ускориться, а когда плестись над подмосковными населёнными пунктами, будто черепаха. Когда набрать высоту, а когда — снизиться. Игнорировать эти приказы Третьяков и не пытался. Наверное, чтобы подобная мысль не посетила его ни на миг, над промышленными пригородами Москвы «вертушку» взяли в клещи два других вертолёта — с «мордами», куда менее добродушными, чем у МИ-8; с длинными, гладкими, выкрашенными камуфляжной краской, корпусами. Они пристроились справа и слева от железной птицы, числившейся в угоне, и не отставали от неё ни на метр; в точности повторяли все манёвры Третьякова.
В другое время Павел, возможно, испугался бы такого эскорта: ясно было, что «попутчики» способны разнести медицинский МИ-8 на куски с одного залпа, — но теперь, после всего, что случилось, он не позволял себе отвлечься на страх. Он размышлял.
Честен или нет «источник» Третьякова, — готов ли и впрямь эвакуировать Павла с Татьянкой в далёкую Тмутаракань, или заманивает этим предложением в ловушку, — несомненно одно: Босфорский грипп шагает по планете. Вопрос времени, когда он доберётся до Австралии, Камчатки, обоих полярных шапок. Надежда — на вакцину. Универсальную. Помогающую всем без исключений. Но если её не будет? Тогда — сдаваться на милость Босфорского гриппа. А к Таньке, после того, как ту вырвал из медвежьих объятий болезни сеньор Арналдо, — грипп уж точно не будет милосерден. Павел вспомнил предостережение алхимика: излечение чревато снижением иммунитета.
Если не так — то как? Охотиться на чуму, как на зверя?
Павел постарался вернуть себе тот строй мысли, который помог ему «выйти» на Третьякова: на коллекционера Третьякова, а не стрелка Валтасара Армани.
Условие — принять определённые правила игры. Не важно, существуют ли в природе оборотни. Но если всё же существуют — их убивает серебряная пуля. Гипотетической серебряной пулей можно отнять жизнь у гипотетического оборотня. А охотясь на чуму — какие правила игры следует соблюдать? Третьяков — не стрелок, но держать в руках оружие — умеет. В конце концов, даже если представить, что стала реальностью технология будущего, позволяющая «привязать» космический бластер к отпечаткам пальцев владельца, — в случае с Армани-Третьяковым отпечатки будут одинаковы. Но нет «серебряной пули» — условной серебряной пули. И некому её сделать. А самое главное — нет оружия. Владея мушкетом, Павлу удалось выстрелить по крысам. Всего однажды. Он не был стрелком и не имел «серебряной пули» под рукой. Но эффект всё-таки был. Так что главная недостача в закромах чумоборцев — это недостача охотничьего ружья — для охоты на Босфорский грипп.
