Вполне возможно, но данное предположение не казалось правильным.
— Дорренс, — попросил он, — не согласишься ли ты сообщить нам кое-что еще? Потому что…
— Нет, — хмуро отрезал старина Дор. — Никаких вопросов больше, времени нет. Когда все закончится, мы вместе пообедаем… Если только еще будем здесь.
— О, отлично умеешь подбодрить, Дор. — Ральф открыл дверцу.
Луиза сделала то же самое, и они вышли из машины. Ральф, наклонившись, посмотрел на Джо Уайзера.
— Хочешь что-нибудь сказать?
— Да нет, вряд ли… Дор наклонился к Уайзеру и опять зашептал ему что-то на ухо.
Джо.
Нахмурившись, слушал.
— Ну? — спросил Ральф, когда Дорренс откинулся на сиденье — Что он сказал?
— Он попросил не забыть о моей расческе, — ответил Джо. — Понятия не имею, о чем он говорит, но разве это впервые?
— Это мне как раз понятно, — улыбнувшись, успокоил его Ральф. — Пойдем, Луиза, — смешаемся с толпой.
4
Когда они дошли до середины автостоянки, Луиза так сильно ткнула Ральфа локтем в бок, что тот споткнулся.
— Посмотри! — прошептала она. — Прямо! Разве это не Конни Чанг? Ральф посмотрел. Да, женщина в бежевом пальто, стоящая между двумя техниками с эмблемой Си-Би-Эс на куртках, без сомнения, была Конни Чанг. Слишком часто ее милое интеллигентное лицо мелькало на экранах телевизоров, чтобы сомневаться.
— Это она либо ее сестра-близнец, — согласился Ральф. Луиза, казалось, забыла о старине Доре, Хай-Ридж и лысоголовых врачах; в этот момент она вновь превратилась в женщину, которую Билл Мак-Говерн любил называть «наша Луиза».
— Что она здесь делает?
— Ну, — начал было Ральф, затем прикрыл рукой рот, чтобы скрыть невольную улыбку. — Кажется, происходящее в Дерри приобретает международный характер. Скорее всего, она отснимет материал для вечернего выпуска новостей перед зданием Общественного центра. В любом случае… Неожиданно, без всякого предупреждения, ауры вновь просочились в существование. Ральф чуть не задохнулся:
— Господи Иисусе! Луиза, ты видишь?
Хотя вряд ли, потому что, если бы Луиза видела, вряд ли Конни Чанг удостоилась бы хоть малейшего внимания. Зрелище было ужасное, почти за пределами постижимого, и впервые Ральф понял, что даже у яркого мира аур есть своя темная сторона, заставившая бы обычного человека пасть ниц и возблагодарить Господа за свое урезанное восприятие действительности.
«А ведь я даже не поднимался по лестнице. — подумал он. — Я только смотрю на этот расширенный мир как обычно смотрят в окно Я наблюдаю со стороны»
Но Ральф и не хотел очутиться внутри. От одного взгляда на нечто подобное возникало желание ослепнуть.
Луиза нахмурилась:
— Что, краски? Нет, не вижу. Мне следует попытаться? Что-то плохое? Он попытался ответить, но не смог. А через секунду Ральф почувствовал болезненное пожатие руки и понял, что объяснения излишни. К лучшему или к худшему, но теперь Луиза сама видела все.
— О Боже. — выдохнула она дрожащим голосом. — О Боже, о Боже, бедная Луиза.
С больничной крыши аура, зависшая над зданием Общественного центра, казалась огромным грязным зонтом. Но теперь стоять на автостоянке было все равно что находиться под огромной, невероятно ужасной москитной сеткой, чьи газовые стенки от старости покрылись зеленовато-черной плесенью. Яркое октябрьское солнце усохло до мутного кружка тусклого серебра. Воздух приобрел сумрачный, туманный оттенок, напомнивший Ральфу изображение Лондона конца девятнадцатого столетия. Теперь они уже не смотрели на саван Общественного центра; нет, теперь они были заживо погребены в нем Ральф ощущал голодное давление савана, пытающегося переполнить его чувством потери, отчаяния и смущения.
"К чему все это? — задал он себе вопрос, апатично глядя, как «форд»
Джо Уайзера сворачивал на Мейн-стрит, увозя Дорренса Марстеллара. — К чему все? Мы не можем ничего изменить, выхода нет. Возможно, в Хай-Ридж нам кое-что и удалось. Но разница между тем, что было там, и происходящим здесь подобна различию между пятном грязи и черной дырой. Если мы попытаемся вмешаться в происходящее, нас сотрут в порошок.
Рядом раздался стон, и Ральф понял, что Луиза плачет. Пытаясь взять себя в руки, он обнял женщину за плечи.
— Держись, Луиза, — сказал он. — Мы сможем противостоять этому. — Но в глубине души он сомневался.
— Мы же дышим этим! — всхлипнула она. — Мы пропитываемся смертью! О, Ральф, давай уйдем отсюда! Пожалуйста, давай отсюда уйдем!
Слова Луизы явились бальзамом для его души, словно стакан воды умирающему от жажды в пустыне, но Ральф покачал головой:
— Если мы ничего не сделаем, сегодня вечером погибнут две тысячи человек. Я плохо разбираюсь в происходящем, но это знаю наверняка.
— Ладно, — прошептала Луиза. — Поддерживай меня, чтобы я не разбила голову, если упаду в обморок.
Какая злая ирония, подумал Ральф. Теперь у них были лица и тела цветущих людей средних лет, но они плелись по автостоянке, как парочка стариков, чьи мышцы превратились в веревки, а кости в стекло. Луиза часто и тяжело дышала, словно страдала грудной жабой.
— Я провожу тебя отсюда, если хочешь, — сказал Ральф очень серьезно.
Он проводит ее до автобусной остановки, а когда автобус придет, посадит и отправит на Гаррис-авеню. Чего уж проще?
Ральф чувствовал смертоносную ауру, окружающую это место, давящую и пытающуюся уничтожить его, и вспомнил слова Билла Мак-Говерна об эмфиземе легких, которой страдала Мэй Лочер, — эта болезнь не отступает ни на секунду. Теперь ему было понятно, что пережила Мэй Лочер за последние пять лет своей жизни. И дело вовсе не в том, что он впитывает черные миазмы, вдыхая смерть, сердце бешено колотилось, а в голове стучало так, словно Ральф страдал от жестокого похмелья.
Он собирался повторить свое предложение, когда Луиза, задыхаясь, заговорила:
— Думаю, я справлюсь… Надеюсь… Это не продлится слишком долго.
Ральф, как случилось, что мы можем ощущать нечто столь ужасное, даже не видя красок, а они нет? — Она обвела жестом столпившихся перед зданием людей. — Неужели мы, Смертные, настолько бесчувственны? Ужасная мысль. Ральф покачал головой, показывая, что ответ ему не известен, но подумал, что телерепортеры, операторы и охранники все же чувствуют нечто.
Он видел множество рук, держащих стаканчики с кофе, но никто не пил. На капоте одного из автомобилей стояла коробка с ореховыми пирожными, но единственное взятое из упаковки лежало рядом на салфетке, откусили от него лишь раз. Ральф окинул взглядом более двух дюжин лиц, но ни на одном не заметил улыбки. Люди занимались своей работой — устанавливали камеры, подсоединяли кабель, — но делали это без того возбуждения, которое обычно сопутствует подготовке к подобным событиям.
