Сергей Пономареко - Седьмая свеча

  По убранным огородам идти было несложно, здесь было принято перекапывать их весной. Непроглядный мрак ночи бывает только в лесу, в замкнутом пространстве помещений, но не на поле. Несмотря на то что начал моросить мелкий дождик, идти было веселей, чем он предполагал. Глеб надел на голову капюшон, до этого спрятанный в воротнике куртки, и затянул змейку-молнию под подбородок. Было холодно рукам от соприкосновения с металлическим корпусом фонарика, и он попеременно их менял, отогревая одну в кармане, пока другая мерзла. Выйдя на грунтовую дорогу, он пошел по ней, помня, что она идет вдоль границы кладбища. Неожиданно фонарик погас. Глеб начал его трясти, но, осознав бессмысленность своих действий, засунул его в наружный карман куртки, отчего тот сильно оттопырился и стал мешать ходьбе, неприятно колотя по боку. Рука, оставшаяся без прибежища-кармана, сразу замерзла. Пришлось ему вновь опустить змейку-молнию и, приняв любимую позу Наполеона, продолжать путь. Отсутствие источника света сильно затрудняло его передвижение, но не делало предприятие невыполнимым.

  Насмехающаяся ущербная луна в беззвездном небе, таинственное во мраке ночи кладбище, тишина, пронизанная множеством непонятных звуков, будоражащих фантазию, — все это воспринималось как романтика безвозвратно ушедшей юности. Так думал Глеб, чувствуя, как им овладевает минорно-ностальгическое настроение, будящее воспоминания прошлого, когда все было просто и понятно: белое было белым, черное — черным, а дружба — святой и нерушимой. Ну, не возвращаться же назад с пустыми руками, когда цель так близка?

 Кладбище как бы делилось на две части: старое, горбящееся могильными холмиками, окруженными полуразвалившимися ржавыми оградками, и «молодое», постоянно расширяющееся, ухоженное, с памятниками, с металлическими бордюрчиками по всему периметру могилы и столиками для поминания. Оно непроизвольно отражало законы исторического развития общества. Как мы почитаем предков, то мы и получаем от потомков. Старое, заброшенное кладбище с покосившимися крестами наблюдало с ехидцей и затаенной обидой, как новое покрывалось легкими алюминиевыми остроконечными пирамидками со звездочками и трапециевидными памятниками. Как на смену им, созвучно времени, сначала несмело, потом массово стали возвращаться кресты. Потом ряды алюминиевых памятников с каждой ночью стали таять, отправляясь на пункты сбора цветного металла. В лучшем случае со временем памятники заменяли тяжеловесными из черного металла, а в основном оставляли безымянные холмики, открывая оперативный простор для разрастания новой части кладбища.

  Посаженные в старой части кладбища деревья и кустарники в течение нескольких десятилетий образовали небольшой лесок, закрыв высокими кронами небо, оплетя колючими побегами могилы, затрудняя проход даже в дневное время. Путь Глеба к могиле тещи как раз пролегал через старую часть кладбища.

  С замиранием сердца он переступил границу кладбища, стихийно образовавшуюся из живой изгороди сплетшихся кустов и живописных куч мусора — продуктов жизнедеятельности человека, еще не задумывающегося о том, что и ему уже уготовлено место, возможно как раз там, куда он швырнул завернутые в газету отбросы.

  В Глебе зрело предчувствие, что должно произойти что-то весьма необычайное, удивительное, не поддающееся разумному объяснению. От этого нервы у него напряглись до предела и стали напоминать перетянутые струны на музыкальном инструменте, готовые завибрировать не только от прикосновения, но и просто от внешних звуковых колебаний. Оглохшая темнота и одиночество давили на психику, изгоняли минорное настроение и требовали от него мужества, чтобы продолжить путь. Идти без фонарика было крайне тяжело, приходилось петлять между могилами, оградками, порой просто ступая в темноте по могильным холмикам, которые, несмотря на давность захоронения, оказывались на удивление мягкими, словно с удовольствием принимали ногу, и в этот момент ему казалось, что вот-вот высунется иссохшая рука потревоженного жильца кладбища. И тогда сердце у него замирало, спина обливалась холодным потом, и он побыстрее переносил тяжесть тела на другую ногу, уже стоящую на твердой земле. Возможно, это всего лишь прошлогодние неубранные листья, превратившиеся в перегной, создавали ощущение мягкости, и он никого не тревожил, да и не смог бы потревожить спящих беспробудным вечным сном и ожидающих только трубного гласа Апокалипсиса.

  Поэтому он гнал все мысли из головы, запрограммировав себя, как будто он бесчувственный робот, которому поставлена простая цель: дойти туда-то и сделать то-то. Проще не придумаешь. Но предательские мысли все равно пробивались через этот заслон, заставляли учащаться пульс и громче биться сердце. В такие мгновения он был готов повернуть назад, ругая себя за глупую идею отправиться в ночной поход, ведь такой же земли он мог накопать в любом другом месте, даже на огороде. Так, споря с собой, он продолжал медленно продвигаться вперед, пока не понял, что заблудился на кладбище.

  Глухая темнота, злорадствуя, окружала его со всех сторон, и в ней уже чувствовалась угроза. Собственная беспомощность чуть было не довела его до истерики, так как, петляя, он уже не помнил, с какой стороны пришел и в какую сторону направлялся. Он остановился, беззвучно ругаясь, боясь потревожить ненужным звуком тишину, словно прятался от кого-то. Зачем он здесь, почему спасительная мысль набрать пару лопат земли с огорода не пришла ему в голову тогда, когда он собирался в этот бессмысленный поход? Почему он пошел на поводу у предрассудков собственной жены?

  Нет, он не боялся упырей, вурдалаков, мертвецов, но не забыл все же сплюнуть через левое плечо. Однако здесь, возможно, целыми стаями бродят одичавшие собаки, а как он сможет защититься от них? Да, он ощущал опасность, но она могла быть только осязаемой, иметь материальное воплощение, без всяких фантомов. Мысль о собаках, живых существах, представляющих собой угрозу, так его увлекла, что он даже стал искать на земле какую-нибудь палку, орудие защиты, но в темноте ничего не нашел. Внезапно он заметил впереди, метрах в пятнадцати-двадцати, слабый огонек свечи и, обрадовавшись, пошел на него. Так как он не мог идти напрямую из-за всевозможных препятствий на пути, которые приходилось обходить, то не сразу заметил, что огонек не удаляется, но и не приближается.

  «Кто бы это ни был, он, по крайней мере, поможет мне выбраться отсюда», — подумал Глеб и крикнул:

  — Эй, подождите! Подождите, пожалуйста, меня! Я заблудился, не могу сориентироваться. В какую сторону надо идти, чтобы выбраться с кладбища? — Это прозвучало многозначительно. «А вдруг со свечой женщина, и она испугалась? — подумал он. — Хотя — что ночью на кладбище может делать женщина? А что мужчина?»