Сергей Пономареко - Седьмая свеча

  — Эй, подождите! Подождите, пожалуйста, меня! Я заблудился, не могу сориентироваться. В какую сторону надо идти, чтобы выбраться с кладбища? — Это прозвучало многозначительно. «А вдруг со свечой женщина, и она испугалась? — подумал он. — Хотя — что ночью на кладбище может делать женщина? А что мужчина?»

  — Постойте минутку, не бойтесь меня! Укажите мне только направление, в котором надо идти! — вновь крикнул он, но увидел, что огонек медленно продвигается вперед — несущий его не реагировал на вопли Глеба. Разозлившись, он ринулся напрямик и, как и следовало ожидать, больно ударился ногой об оградку, зацепился и упал. Когда он поднялся, огонек исчез.

  «Погас он, что ли? Может, незнакомец или незнакомка где-то затаилась, испугавшись меня?» — подумал он, пытаясь пробраться к тому месту, где в последний раз видел огонек. Вдруг, снова за что-то зацепившись в темноте, он упал на руки, которые погрузились по запястья в рыхлую землю. Похоже, это была недавно засыпанная могила, по всей видимости, та, которую он искал.

  «Ищешь — не находишь, уходишь прочь — утыкаешься чуть ли не носом, в буквальном смысле. Такие вот парадоксы случаются, нарочно не придумаешь», — подумал он тоскливо. Ему даже показалось, что теперь он узнает очертания могильного холмика, на котором пирамидкой установили три венка. К своему удивлению, венков он не нащупал. Особенно не задумываясь над этим, он вытащил целлофановый кулек из кармана и стал наполнять его землей.

  «Место для меня знакомое, — успокаивал он себя, — если идти прямо, то метров через пятьдесят начнутся огороды, а за ними грунтовая дорога и двухэтажные коттеджи. Там мы с Маней были днем, когда приезжали к священнику».

  В этот момент ему показалось, что за ним наблюдают, он поднял глаза и обомлел от ужаса. Прямо перед ним, буквально в полутора метрах, стояла теща в светлом погребальном саване и белом платке и как бы светилась изнутри, так что были хорошо видны даже завязки на саване. Как и на похоронах, ее глаза были полуоткрыты.

  Он не успел даже удивиться, почему она в саване, а не в темной одежде, в которой ее похоронили, как с диким воплем, без всякого уважения к покойнице, швырнул в нее кулек с землей и бросился прочь. От страха перепутал направление и, вместо того чтобы бежать к ближайшим домам, бросился через старую часть кладбища. Когда он это понял, то не стал менять направление, так как никакие сокровища мира не могли заставить его снова пройти мимо могилы тещи, он только увеличил темп бега. Он бежал, спотыкался, падал, не чувствуя боли, поднимался и снова бежал, объятый ужасом, изгнав прочь все мысли, ибо понимал: если начнет думать, то может потерять рассудок. Он не чувствовал усталости, только страх руководил им, страх гнал его прочь от этого места. И лишь в очередной раз споткнувшись и сильно ударившись ногой, он, лежа на земле, нащупал рядом обыкновенное корыто и осознал, что находится в чьем-то дворе. Тут он почувствовал, что силы оставили его, было единственное желание — где-нибудь спрятаться, чтобы призрак не смог его найти. Не в состоянии полностью подняться, почти ползком, на локтях и коленях, он продвигался вперед, пока не натолкнулся на стену. Нащупал дверь, закрытую только на засов, и проник внутрь. По специфическому запаху догадался, что попал в хлев. В дальнем углу возилось и громко дышало какое-то животное, но теперь Глебу не было страшно — оно было живое, реальное. Он вскоре нащупал пустую загородку для свиней, догадавшись о ее предназначении по запаху. Пока он раздумывал, как дальше поступить, снаружи раздался женский голос:

  — Кто здесь?

  От неожиданности он перепрыгнул через загородку, попал во что-то липкое и дурно пахнущее и только тогда узнал голос Мани, но нисколечко не удивился. Она, не входя в хлев, снова повторила вопрос и добавила:

  — И чего бы там шкодничать?

  — Это я, Глеб, — тихо отозвался он.

  — Не надо там отсиживаться. — Она словно и не удивилась неожиданному появлению Глеба в хлеву и зажгла свечку.

  Глеб встал, перешагнул через загородку, вышел из хлева и замялся.

  — Извините, Маня, у меня небольшая катастрофа… Я тут немного того… ну, словом, немного испачкался, — и, нащупав дыру на колене, добавил: — И штаны порвал.

  — Не страшно. Идемте со мной. На веранде оставьте верхнюю одежду. Я ее замочу, а через час, когда включат свет, постираю. До утра она, конечно, не высохнет, но мы ее досушим утюгом.

  — А как же… Меня могут начать искать… а я здесь… Неудобно будет, — заколебался Глеб.

  — Ничего, ничего, все в порядке, Олечка не будет возражать, — твердо сказала Маня, и ему сразу вспомнились недавние слова Ольги: «Запомни: Маня — последний человек, через кого я буду тебе что-нибудь передавать».

  — Вы так думаете? — все еще сомневался он.

  — Я это знаю наверняка! — категорично заявила Маня, и Глеб проследовал за ней на веранду.

  Сбросив верхнюю одежду, оставшись только в трусах, майке и услужливо предложенных тапочках, он прошел по коридору в комнату. Странное дело, на улице он чувствовал себя словно слепым, а здесь прекрасно ориентировался в темноте, хотя, по логике вещей, все должно быть наоборот.

  Без труда обнаружил софу с расстеленной на ней постелью и нырнул под теплое пуховое одеяло. «Тепла, именно тепла мне сейчас не хватает. А еще лучше прижаться к горячему женскому телу!» — подумал он и увидел рядом смутно проявляющийся в темноте женский силуэт в белом. В один момент ему показалось, что это его теща в белом саване, и у него на мгновение остановилось сердце, а легкие сжались в спазме. Привидение молча нырнуло под одеяло — у Глеба крик застрял в горле. Но это была Маня, живая-живехонькая, в тонюсенькой ночной рубашке, прикрывающей упругое тело, охваченное огнем разбуженной страсти. И его помертвевшее холодное тело заразилось этим огнем.

  «Как это она могла так быстро раздеться?» — мелькнула мысль и сразу была вытеснена разбуженной плотью в дальние уголки подсознания. Вспомнив ощущение эйфории, испытанное прошлой ночью, он не стал противиться зову природы, окончательно изгнав все сомнения.

 Он проснулся на рассвете все в той же маленькой комнатке, под старым одеялом, из которого лезла вата, заправленным в штопаный-перештопаный пододеяльник. Ему стало казаться, что вчерашнего дня и ночи не было, а был только один очень длинный сон, и похороны должны быть только сегодня. От этой мысли ему стало легче, и он не удивился, когда, войдя в гостиную, увидев сложенную и застеленную покрывалом софу. На стульях была развешена его одежда, а на столе лежала записка без подписи: «Глеб! Извините, что ушла не прощаясь, но мы, сельские жители, привыкли ложиться рано и вставать с петухами. Одежду вашу починила и выстирала, да вот незадача — электричество так и не включили. Чтобы вы, не дай Бог, не простудились, возьмите, не побрезгуйте, белье моего покойного мужа — оно почти новое. Завтрак не оставила. Вас уже ждут, поторопитесь».