Елена Блонди - Хаидэ

— Убей! — подхватили черные рты с белых, облитых багровым светом лиц, — у-бей!

Зарычав, демон ринулся вперед, протягивая руки со скрюченными пальцами.

Ошеломленная Хаидэ, откидываясь назад, пнула ногой кривое лицо и, откатываясь, вскочила, подхватывая волосы, за концы которых схватилась мужская рука.

Бежала вдоль прутьев, каждый шаг казался прыжком по раскаленному железу. Не могла оглянуться, слыша за спиной злобный рык и тяжкий топ, все ближе. Вдруг упала, сворачиваясь клубком и вжимая лицо в колени, великан, споткнувшись, перевалился через согнутую фигуру, а она, развернувшись, снова пустилась бежать, водя глазами по скачущим за решеткой лицам. Пока позади Нуба сидел, тряся головой и оглядываясь, она подскочила к решетке и, поднимая лицо к стоящей Канарии, закричала изо всех сил, глядя на опущенную голову египтянина:

— Техути! Теху! Я…

Канария повернулась к мужчине, с яростью глядя на его макушку.

— Ты? Кто эта девка?

Тот молчал, опуская голову все ниже. Руки мелко тряслись, сплетая пальцы, сердце бухало в груди, гоня в желудок тошноту. Мелькали обрывки мыслей. Она! Ах тварь, сказал же сидеть в доме. Пришла. Теперь что?

— Техути! Теху!

Канария схватила хитон на согнутом плече, рванула вверх, выворачивая ткань. Тряхнула, приближая лицо мужчины к своему — темному, как грозовая туча. И оскаливаясь, прошипела:

— Ты посмел? Так скажи всем, что делать с девкой!

— Я не…

— Громче! Пусть слышат!

Техути поднял голову. С ненавистью посмотрел в белое лицо, прижатое к прутьям там, внизу, под ногами. Вечно она все портит. Всегда! Только ложь от нее и несчастья.

Дернулся, вырываясь из цепкой хватки Канарии. И закричал, ужасаясь себе и ненавидя ту, что вынуждает его поступать так. Ту, что заманила и влюбила в себя, наполнила дурацкими детскими мечтами. О власти и безмерном счастье двоих. А сама упала в трясину несчастий и он должен тащить ее на себе. Ненавижу, кричало его сердце, а рот разевался черной дырой.

— Убей! У-бей!

Непонимающе посмотрев на Техути, на его руку, что тыкала вниз в обвиняющем жесте, Хаидэ прянула от решетки, кинулась в сторону, не давая демону схватить себя. И побежала, пересекая пустое пространство, набитое пятнами крови, светом факелов, эхом от криков и кусками черного несчастья, что ползали, подыхая и воскресая, от каждого крика и каждого тяжелого шага за спиной. Упала на колено, поскользнувшись на мокром. Оперлась на руку, но черная нога подбила локоть, и Хаидэ свалилась ничком, расшибая лицо, поползла в сторону, спасаясь от яростного дыхания.

— Иму!

Все замолчали, когда высокий женский голос, выкрикнув имя, вдруг стал повторять его, певуче и с лаской.

— Иму, мой Иму, Иму…

Голос пел, выговаривая слова на непонятном языке, похожем на язык утренних птиц. И в тишине, посреди шевеления гостей, что приподнимались, разглядывая, обнаженная черная женщина вошла в клетку. А следом прогремел засов, и высокий старик встал перед запертой снова калиткой, с вызовом задирая жидкую бороду.

Ахнула женщина, за ней другая. Восклицания множились, тихие, чтоб не мешать песне, в них звучала удивленная радость, и усталость от затихающего недавнего безумия. Без сил садясь на скамьи, люди качали головами в такт тихой песне, и, оглядываясь друг на друга, отводили глаза.

Высокая красавица шла через клетку, танцуя и рассказывая каждым движением о своей нежности. Уговаривая и утешая.

— Она говорит, солнце может сжечь землю, а любовь останется и все родит снова, — вполголоса перевел кто-то незнакомые слова, и по рядам пронесся шелест, когда люди передавали услышанное дальше.

— Она поет, что луна соберет всех мертвых от начала времен, но любовь снова сделает их живыми — до конца времен.

— Да. Да, да.

— И еще говорит, Иму, мой Иму.

— Знаем, ага.

— Иму потерял свое сердце, а без него глаз его слеп, а руки безжалостны.

— Сердце…

Женщина пела и танцевала, поднимая тонкие руки, и по серебряным цепям бежали белые искры, почему-то не отражающие багровое пламя. Чистый свет, без крови, прозрачный, как дальние облака. И танец ее был таким, что уставшие люди плакали, поворачивая лица, чтоб показать свои слезы. Плакали, не стыдясь.

— Иму, мой Иму.

Она склонилась над черной фигурой, что качалась, держа руки на шее Хаидэ. И осторожно, встав на колени, один за другим разогнула скрюченные пальцы. Обхватила плечи, стараясь удержать валящееся огромное тело.

Песня оборвалась.

— Помоги мне, — простонала Маура, сгибаясь под тяжестью демона. А тот стонал, и единственный глаз уставился на далекую луну, показывая мертвое полукружие белка.

— Помоги. Он. Умирает…

Хаидэ, тряся головой, подползла ближе. Попыталась встать. И шатаясь, ухватила скользкие плечи, навалилась, спихивая его с Мауры.

— Не-навижу демонов, — прохрипела, выпрямляясь, — он умира-ет?

Маура вскочила, кидаясь к решетке.

Хаидэ, покачиваясь, стояла над потерявшим сознание Нубой.

Он тяжело бежал. И руки его промахивались. А то убил бы почти мгновенно. И она хороша, растерялась, когда поняла — он враг ей. Отравленного — могла бы убить почти сразу, а не метаться, как заяц, положив уши на спину. Убить…

Она присела, и, слушая, как отчаянно кричит у решетки Маура, коснулась слабой рукой мокрого лба, провела по шраму через скулу.

— Бедный мой Иму. Теперь ты такой. И она любит.

— Скорее! Где лекарь, он умирает! — кричала Маура, и Даориций, высоко подобрав подол, мелькал острыми коленями в мягких шальварах, торопясь к хозяйке праздника.

Добежав, торопливо поклонился.

— Да будут боги всегда ласковы с тобой, высокая госпожа Канария. Вели знахарю осмотреть моего бойца. Кажется, он болен.

— Что ж он за боец, — отрывисто сказала Канария, спускаясь следом за стариком и делая незаметный жест двум своим рабам, что оставались позади ее места.

— Ты хотела свести его с дикими зверями, госпожа. Разве он плохо бился?

Даориций указал на клетку, в которой вповалку лежали трупы двух кошек. Канария сжала губы. Не могла же она сказать старому хитрецу, чего еще ждала от великана!

— Его жена. Она пришла забрать своего мужа, госпожа. С благодарностью за твои деньги.

Калитка распахнулась и Канария быстро вошла, подойдя, встала над горой черного тела, осматривая закатившийся глаз и раскинутые руки. Да, тут уже никакое любовное зелье не поможет. Подбежавший толстенький лекарь, курчавый и весь лоснящийся, как крепко обжаренная лепешка, так же быстро оглядел демона, пощупал лоб, отдергивая руку, нагнулся послушать дыхание. И поднимаясь, поцокал языком.