Что ж, если даже и так, то дар этот исчез: израсходован, истрачен, изношен. Ему тридцать шесть, а выглядит он и чувствует себя куда старше; он болен, хром, пухлое лицо осунулось, волосы с проседью, усы побелели — глупо думать, что он может стать предметом обожания Лукаса.
Но без любви, без тех безумных возможностей, которые она открывала, он не мог защититься от пустоты: от чёрной уверенности в том, что жизнь — нелепый пустяк, одна только смесь глупости и страдания, не стоящая и гроша. Такую жизнь он не примет — нет, лучше обменять её на то, что куда более ценно… для Греции. На свободу. Он хотел героически пожертвовать жизнью, но даже заурядная смерть, которая скорее всего ожидает его здесь, в этом зловонном болоте, чего-то да стоит: причиной её станет тот же климат, что сделал его поэтом: то же благословение, которое он некогда здесь получил.
— С тех пор до меня не доходили даже слухи о подобном существе в тех горах, — сказал он. — Знаешь, мне кажется, что малые боги — старейшие боги, древнее самих олимпийцев, древнее Иеговы. Избави Пан, чтобы он умер, если он — последний в своём роду…
Его пробудили выстрелы сулиотских ружей где-то за стенами виллы. Он с трудом поднял голову с подушки, влажной от пота. Он протянул руку и на миг поверил, что у ног его лежит старый ньюфаундленд Лев. Но это был Лукас; мальчик спал.
Он приподнялся на локте. Что видел он во сне? Какую повесть?[162]
Розалинд Палермо Стивенсон
Проза и стихотворения в прозе Розалинд Палермо Стивенсон появлялись во многих журналах и антологиях. Её рассказ «Гость» был награждён премией Анны и Генри Паолуччи как лучший итало-американский рассказ и назван лучшим по версии «Italian Americana» в 2005 году, а также включён в готовящуюся к выходу антологию «Лучшее в итало-американской прозе за последние двадцать пять лет». Её повесть «Сны насекомых» увидела свет как отдельная книга в серии «Современная повесть» (Рейн Маунтин Пресс). Стивенсон живёт в Нью-Йорке.
I
…а затем звуки достигают её, бешено бьются крылья, поднимается ветер, птица летит… видит рты, слышит шаги по гравию аллеи, нога пинает камешки, кто-то переступает с ноги на ногу, дрожь проникает глубоко в землю, проходит мимо… видит что-то сладкое, сахаристое или похожее на мягкую секрецию, она складывается, словно лист, который упал и свернулся… видит водоросли в водах сада, призрачный портик, статуи, ров с водой, подсолнух, розу, другие цветы… видение, видение, опять птичий крик, птица подлетает ближе, яростные спазмы сводят живот, птица всё ближе, ближе, и вдруг пропадает из вида… желанное видение, страсть, лоскут кожи, к которому ей надо прицепиться, за который надо держаться крепко, ещё крепче, поднимается сильный ветер, есть опасность, что её унесёт…
Ночью её будит звук: глухой удар, как при падении тяжёлого предмета, а затем чей-то стон. Мария Сибилла Мериан[163] садится в постели, но ничего больше не слышит. Ночь длинна, слишком длинна, а воздух удушлив. Глубоко в трюме корабля видит сны ночная бабочка, Phalaena tau[164], ей безразлично, стоит день или ночь, хотя сейчас ночь. Эта бабочка ещё куколка, вместе с другими образцами взятая Марией Сибиллой в путешествие.
Проснувшись, она обнаруживает, что ей нечем дышать, в её каюте нет воздуха, зато вонь чувствуется даже здесь, на корме, рядом с каютой капитана. Она поднимается на палубу подышать воздухом, в глухой час ночи, одна, запретная женская фигура, обособленная, тихая, а океан в это время молчит, волны едва плещут.
Вообрази. Воображаемое. Обрывки мыслей подгоняют ночь. Океан. Атлантика. Переход в Суринам. Аллегорический путь через хляби. Тёмные лица мужчин. Корабль, «Мир», колышется едва-едва.
Ей вспоминаются брачные танцы насекомых. То, какими громадными и толстыми становятся их самки. И какой они издают запах, сильный и резкий, но в то же время сладкий, так что самцы, уловив его, приближаются к самке то ползком, то на крыльях.
Вот она стоит на палубе корабля. По воле своего Бога. Под пологом Неба. Над ней планеты и звёзды. Созвездия — Заяц, Единорог, Эридан. Любовь к знанию. Перемены и путешествия. Угроза несчастных случаев (особенно на море). И боязнь утонуть.
Господь Небесный, воля Твоя ведёт меня. Воля Твоя правит всей вселенной, объединяет всякую жизнь. Господь Небесный, пусть воля Твоя обнимет меня и ведёт меня к Твоему совершенству.
Известно ли ей Платоново море Тартара? Где все воды пронзают землю до самого моря Тартара? Матросы верят, что если они подойдут слишком близко к экватору, то станут чёрными, как те, кто там родился. Или, если они заплывут слишком далеко на север, кровь сгустится в их жилах и превратится в лёд. Но сегодня нет ничего, кроме черноты чёрных вод, моря тьмы, звёзд в небесах.
Бледная женщина. Ограниченная своим полом. С рождения. По праву рождения. Когда же дверь отворилась впервые? Это всё влияние отца, без сомнения, — художника Маттеуса Мериана-старшего. Она была мала, когда его не стало, и её память о нём несовершенна. Папа. Папа Маттеус. Его здоровый, чистый, в высшей степени трезвый запах.
Она держит слепок головы Лаокоона.
Обратите внимание, как она держит огромную голову.
Господа, я буду держать эту голову, голову бедного Лаокоона, предостерегавшего против троянского коня.
Она особенная, говорит её папа мужчинам.
Подойди сюда, Мария Сибилла, подойди, встань здесь и держи голову.
Слепок сделан из гипса и тяжёл для маленького ребёнка; он весит футов семь или восемь, но она держит его.
Она держит его так, словно он не тяжёлый, словно в нём нет семи или восьми фунтов.
и каналы под окнами всюду
плоское зеркало вод
каналы, куда ни глянь
Блики света на чашке воды. На тарелочке рядом крошки. Это утро в Нидерландах, до того, как она отправилась за океан. Ребёнок приносит ей насекомых из садов Керкстраат[165]. Оба исполняют ритуал: ребёнок подходит к дверям и обращается к женщине: «Сударыня».
Ja, что у тебя?
Куколка мотылька.
Ты сама её сняла?
Да, мистрис.
Где ты её нашла?
Я нашла её в садах Керкстраат.
Ну-ка, подойди, давай посмотрим.
Девочка протягивает ей неподвижную коричневую скорлупу куколки.
Ja, вижу: аккуратно перекатывая её на ладони.
Взгляд девочки становится острее, в ней развивается любовь к точности, удовольствие от распознавания насекомых. Она одна из многих детей, живущих в окрестностях садов Керкстраат, но Мария Сибилла заинтересовалась ею.
